Читать интересную книгу Привал на Эльбе - Петр Елисеев

Михаилу завидно было, что героем вечера стал Элвадзе, Хотя грузин танцевал лихо, но он, донской казак, может переплясать его, если разойдется. Элвадзе повернулся к Михаилу, протянул руку и во весь голос выкрикнул;

— Асса-а-а!

— Эх, плясать так плясать, — принял вызов Михаил и заказал: — «Казачка»!

Музыкант ударил по струнам. Михаил выскочил на середину круга, выставил правую ногу, дернул плечами и начал выбивать «Казачка». Он выхватил шашку и, взяв ее за концы, перепрыгивал через нее.

— Вот как пляшут наши казаки! — Якутин хлопнул Элвадзе по плечу.

Темп пляски нарастал. Михаил подпрыгнул вверх, звякнул шпорами в воздухе, встал на носок и закружился на одной ноге. Потом он взмахнул шашкой, завертел ею над головой и пустился вприсядку. Сделав несколько кругов, он два раза кувырнулся через голову, присел на левую ногу, а правой описывал круги.

Все захлопали в ладоши.

— Переплясал казак! — согласился Элвадзе, пожимая руку Михаилу.

— Теперь мой концерт, — сказал Тахав и заиграл на своем курае.

Полились заунывные звуки, будто башкир хоронил кого-то из родных. Все притихли. Тахав под конец сымитировал паровозный гудок и спросил:

— Поняли?

— Поняли. Под такую музыку бросаются под паровоз, — съязвил Михаил.

— У тебя паровозный слух, — отквитался Тахав. — Это я играл «Моя девушка провожала меня на фронт».

— А что-нибудь повеселее можете? — спросил Свиркин.

— Что угодно. Все на свете знаю. — Тахав не страдал скромностью.

— Давай нашу «Барыню»! — топнул ногой Михаил.

— Не даю. Название противное: бр-р-р, — схитрил Тахав.

— Ну сыграй «Яблочко».

— Эту курай не берет.

— Э-э, а говоришь «все на свете», — подковырнул Михаил.

— Правильно говорю, все на свете башкирское знаю. Русское тоже много знаю, но меньше. Вся Башкирия меня знает. Первый артист республики, любительский. Десять грамот получил.

— Без нуля, — подтрунивал Михаил. — Ну, дай плясовую.

— Пляши бии-кюи, нашу башкирскую! — махнул кураем Тахав и заиграл.

— Под эту музыку хорошо гостей угощать, много не съедят: уснут.

— Темнота ты в музыке, Михаил! — загорячился Тахав. — А сейчас я песню спою, «Джигиту» называется, слова Салавата Юлаева, музыка моя. — И он запел:

За победу, за удачуБогу песню спел.В-степь взглянул — враги там скачут,Сердцем закипел.Вновь лечу врагу навстречу…— Конь не повернет!В битву, в битву! В сечу, в сечу!За родной народ…

— Вот это песня! — воскликнул Михаил и забил в ладоши.

— Знаете что, товарищи, — прощаясь, сказал комиссар дивизии. — Ваш полк теперь в резерве. Устройте концерт самодеятельности.

— Пленного отправьте в штаб корпуса, — шепнул Пермякову Якутин, пожелал всем спокойной ночи и вышел.

Михаил сел на скамью, разгоряченный пляской. Музыка умолкла. Девушки стали прощаться с бойцами. Пермяков попросил Веру накормить пленного. Вера с ненавистью посмотрела на Заундерна. Она узнала в нем того насильника, который вместе с другими офицерами, разыскивая схваченного Михаилом связиста, вытащил ее из ямы, где она скрывалась с матерью, Костюшкой и соседками.

— Это тот подлец, который выскочил тогда в окно, — сказала Вера.

— Шкуру спасал, плюгавый черт! — выругался Михаил. — А здесь кривляется, как шелудивая обезьяна. Жаль, что не успели тогда его кокнуть.

На пленного набросились Костюшка и парни, сжав кулаки. Пермяков поднял руку и строго сказал:

— Нельзя, самосуд не разрешаем.

— А им можно убивать детей и старух? — Вера заплакала, вспомнив холодное лицо матери. — Палач! — выхватила она пистолет.

Заундерн упал на колени, позеленел. Пермяков успокаивал Веру. Элвадзе не вытерпел:

— Товарищ командир эскадрона, разрешите вопрос: в ваш сарай забрался волк, задушил овцу, теленка. Что будете делать?

— Обухом в лоб.

— А почему этого волка спасаете? — кивнул Элвадзе на гитлеровца и щелкнул затвором.

— Елизаров, отправьте пленного, — приказал Пермяков.

— Есть отправить, — повторил Михаил. — Выходи! — крикнул он гитлеровцу.

Ночь была темная. Месяц скользил к земле. На листьях низких ветвистых вишен, растущих под окном, блестели капельки росы.

Михаил взял на изготовку автомат, вспомнил немецкие слова из разговорника, четко произнес:

— Форвертс! Вперед!

Заундерн заартачился, требовал командира, с опаской глядя на белорусских девушек и парней, грозивших ему.

— Иди, иди, теперь я командир, — подтолкнул Михаил офицера.

Вышел Пермяков, напомнил конвоиру, чтобы он был осмотрительнее, подальше держался от гитлеровца:

— Это черт, а не немец…

— Не надо и черта, если есть фашист! — Михаил вытащил из кармана пистолет и засунул его за ремень.

— Господин офицер! — Заундерн вдруг заговорил по-русски. — Я требую усилить конвой.

— Требуете? — иронически протянул Пермяков. — Зачем?

— Я боюсь самосуда толпы…

— Не бойтесь смерти, вы заслужили ее. Ведите, Елизаров, — поторопил Пермяков.

— Дрожишь, как волк в капкане? Ничего! Бывает, и волка берут за холку, — подтолкнул Михаил Заундерна и повел его в штаб корпуса.

9

Вера убирала со стола пустые котелки. Она то и дело выглядывала в разбитое окно. На улице стало туманно. Девушка забеспокоилась о друге. Не ровен час, в такой туман опытный немец может его обмануть…

Хлопнула дверь. В комнату вошел Михаил. Вера не удержалась, бросилась к нему. Казак ласково усмехнулся, несмело обнял ее за плечи, достал из каски завернутое в зеленую бумагу печенье, спрятанное еще в засаде. Девушку тронуло внимание Михаила. Она молча перевязала ему палец, тревожно взглянула в черные глаза и шепнула:

— У вас температура…

Вернулся из штаба полка Пермяков. Он удивленно посмотрел на казака.

— Товарищ командир эскадрона, разрешите доложить: фашисту… капут!

— Как?! — воскликнул Пермяков.

— Не мог я иначе, — пробормотал Михаил и стал рассказывать. — Ночь темная. Фашист все время останавливался, просил курить, облегчался. Чувствую: хочет броситься на меня. Но не вышло, не подпускал я его близко. Потом стал баламутить мне мозги. «Листовки немецкие читал?» — спрашивает.

«Читал», — говорю. «Нравятся?» — опять задает вопрос. «Очень, — отвечаю, — сразу видно…»— «Что видно?» — перебил он меня. «Что писал их подлец». Он удивился: «Почему?» Я пояснил, что листовки ихние — брехня. Он мне свое доказывать. «Молчать! — говорю. — Не агитировать меня». Он тогда с другой стороны стал подъезжать. «Не собираетесь ли в плен? Все равно, — говорит, — капут русской армии. Бежим со мной, награду получите». Я опять приказал ему замолчать. Вдруг он на меня бросился, как сорвавшаяся с цепи собака. Думать некогда: кто кого. Я хлопнул его из трофейного, — Михаил показал парабеллум.

— Молодец! — шепнула Вера.

Пермяков подосадовал:

— Эх, товарищ Елизаров, неплохим бойцом вы стали, но в данном случае или напугались немца, или со злости…

— Ваша воля, товарищ командир эскадрона, но я объяснил все честно.

Убедившись, что молодой казак сказал правду, Пермяков махнул рукой, сел за стол и задумался.

— Пойду доложу командиру дивизии, — решил он и заметил: — А вы поешьте, товарищ Елизаров.

— Не хочется.

— Он горит весь. У него температура высокая, — сказала Вера.

— Долго, видно, в болоте я сидел, а вода холодная, — признался Михаил.

— Отправляйтесь в санчасть.

— Да, надо ему втирание сделать, — предложила Вера. — Банки поставить.

— В общем делайте что хотите, а до утра казака вылечите.

— Есть до утра вылечить, — фельдшерица приложила руку к пилотке. — Приходите скорее в санчасть. — Она улыбнулась Михаилу и вышла.

Пермяков подошел к Елизарову, сам пощупал пульс и долго смотрел на казака, припоминая его фронтовые дела. После первого боя не прошло и двух месяцев, а боец закалился, стал смелым, самостоятельным, вырабатывался характер, усиливалось чувство ненависти к врагу. Ненависть вспыхнула у него в тот день, когда он узнал о большом горе Веры, о смерти ее матери. «Обвинять ли казака в этом? — рассуждал Пермяков. — Нет, пусть у него через край льется ненависть к врагу. И действует он правильно, но кое в чем его надо будет обуздывать». Пермяков пожелал ему здоровья и проводил до ворот.

В колхозной амбулатории, где находилась теперь полковая санчасть, на голом топчане сидел Тахав. Перед ним стояла Вера — перевязывала его руку. Они спорили. Тахав доказывал, что у него не болит рука.

— Я на курае уже играл, — сжимал и выпрямлял он пальцы.

Вера внушала ему, что с такой раной отправляют в госпиталь.