что он отвратительный тип, но интересный отвратительный тип. Я хотела сказать это Калисто, но это было невозможно. Постепенно я посмотрела все документальные фильмы, которые есть в Ютубе. Тогда я вернулась к телесериалам и выработала что-то вроде распорядка дня: я то читала, то смотрела сериалы, то просто ходила по дому и перебирала вещи Калисто.
Я по-прежнему ощущала свое полное одиночество в доме. После появления Милдред мне случалось, сидя на диване в сумерках, смотреть в темноту за окном, и тогда мне казалось, что кто-то стоит снаружи и заглядывает в дом. Такое может казаться, объясняла я себе, это самое естественное чувство, когда сидишь в освещенной комнате и смотришь в темноту. Я видела в окне свое лицо и улыбалась самой себе, пытаясь найти в улыбке ощущение уверенности. Но не получалось.
* * *
Однажды я позвонила в свою деревню подруге, с которой ни разу не говорила после отъезда в Стокгольм. Она рассказала, что в деревне меня обсуждают, что кто-то сказал, что я познакомилась в Интернете с кем-то из Стокгольма. «Что нового в деревне?» – спросила я. Подруга ответила, что ничего особенного не произошло, кроме того, что размазня вышвырнула Йонни из дома. «Где он теперь живет?» – поинтересовалась я. «Он живет в фургоне в лесу, недалеко от их участка», – ответила она. «И как он себя чувствует?» – спросила я. Она ответила, что не знает, что никто его уже давно не встречал, он больше не приходит в деревню по вечерам, и никто не видел в окрестностях его «субару». Еще моя подруга сказала, что надеется, что я не сменю диалект. Заговорить на новом языке – это как добавить еще один корабль к своему флоту, но смена диалекта больше похожа на измену родине.
– Можно отрубить пальцы, пятку и кости, чтобы нога влезла в туфельку, но туфелька останется туфелькой, а нога ногой, – сказала она. – Не забывай, Эллинор, что бы человек ни делал, нога все равно всегда останется ногой.
* * *
Вообще, больше всего в жизни у Калисто мне нравились будни и та рутина, которую нам удалось выработать. Когда он возвращался домой, мы ужинали, но до того, как сесть за стол, он обычно шел в спальню переодеться, а потом в ванную вымыть руки. Потом приходил на кухню. Мы садились за стол, Калисто наливал нам вина, а я расставляла тарелки. Ели мы в тишине. Калисто не замечал, что ест. Он не замечал и не чувствовал вкуса. Очень жаль, потому что я проводила довольно много времени на кухне, занимаясь ужином. Часто готовка отнимала у меня целых два часа. Я всегда всё очень тщательно продумываю, когда готовлю еду. Например, я даю уксусу пропитать салат, прежде чем налью в него масло, потому что добавленное масло ничему не даст впитаться. А Калисто иногда все съедал всего минут за пять. Ел он молча, с отсутствующим взглядом, как будто вместо того, чтобы думать о еде или о человеке рядом, перебирал в памяти, что он сделал за день, на каких встречах побывал, о чем напишет завтра, как ему вступить в спор с теми или иными людьми и стоит ли тратить на это силы. Иногда я спрашивала его о делах, но он отвечал односложно.
– Ты написал что-нибудь занятное? – могла, например, спросить я.
– Занятное?
– Да. Или интересное?
Он никогда не отвечал на такие вопросы и продолжал жевать, держа вилку над тарелкой. Через какое-то время я сдавалась и тоже умолкала.
После ужина Калисто говорил:
– Поставь посуду в мойку, я потом ею займусь.
Но я никогда не ставила посуду в мойку. После ужина я всегда наводила порядок на кухне. Иногда Калисто подходил ко мне сзади и обнимал, пока я мыла посуду. Иногда прижимал меня к себе и шептал мне на ухо:
– Ты придешь ко мне на диван, когда закончишь? Может, посмотрим какой-нибудь фильм?
Я домывала посуду, вытирала руки кухонным полотенцем, а потом шла в ванную и мазала их кремом для рук Clarins. Мой крем для рук – единственное дорогое косметическое средство, которое я покупала. Калисто говорил, что мои руки – самое красивое, что у меня есть. Кто-то другой, может быть, воспринял бы это как оскорбление, но не я. Я знаю, что он имел в виду, говоря это. Руки у меня одновременно сильные и мягкие. Такие руки могут выглядеть ни на что не годными, но при необходимости ими можно крепко ухватить, вцепиться намертво. Именно это Калисто и имел в виду. Намазав руки кремом, я шла в гостиную. Калисто лежал на диване, держа в руке пульт, и впервые после возвращения домой улыбался мне.
– Ложись сюда, – говорил он и похлопывал рукой по свободному месту рядом с ним.
Я ложилась, и он обнимал меня сзади.
– Что ты хочешь посмотреть? – шептал он.
– Не знаю, – отвечала я.
– Порно? – спрашивал он и, не дождавшись от меня ответа, включал порнофильм.
Кончив, Калисто брал пульт и выключал фильм, который теперь был абсолютно ни к чему. А потом просил прощения.
– Прости, Эллинор, за все.
– За что?
– За все. За то, что я так устал. За то, что я прихожу домой и трахаю тебя под фильм, а потом засыпаю. Прости. Просто я дико устал, но вместе с тем дико возбужден.
– Это ничего, – отвечала я. – Ты просто устал и возбужден. Если ты поешь, поспишь и займешься сексом, все будет хорошо.
После этого он уходил спать, а я еще какое-то время сидела смотрела телевизор. Так проходили дни и недели.
* * *
Я прожила у Калисто несколько недель, когда случилась история с Милдред. Сразу после обеда около калитки остановилась машина. Я подошла к окну посмотреть, кто там. К нам никто никогда не приходил. А теперь у дома стояла какая-то машина. Я подумала, уж не автор ли рукописи приехал, но это оказался совсем не он. Из машины вышел по виду шофер и открыл заднюю дверцу. Появилась женщина в короткой белой шубке. Ее лицо было скрыто большими черными солнцезащитными очками, а у шубы был толстый высокий воротник, доходивший до ушей. На женщине были узкие брюки, обтягивающие крепкие, мускулистые ноги и зад. Мужчина, который вел машину, протянул женщине нечто похожее на короткую белую палочку. Потом нагнулся сказать что-то на ухо, в ответ на что женщина кивнула. Мужчина снова сел за руль, завел мотор, отъехал на несколько метров и припарковался у обочины.
Я стояла у окна в гостиной и смотрела на улицу.