Поздним и чисто славянским образованием является слав. *otrokъ, название под батѧ ростка: ст.-слав. отуокъ ‘παις, παιδίον, παιδάριον, puer’, отрочишта παιδάριον, puer’, отроча ‘παιδίον, puer’, отрочица ‘puella’, отроковица παις, κόρη, puella’, отрочие ‘servus’, др.-сербск. отрока ‘puer’, др.-русск. отрокъ ‘дитя’, ‘подросток, юноша’, ‘дружинник, воин’, ‘слуга, раб, работник’, отроча ‘дитя’, отрочище, отрочищь ‘дитя, мальчик’, др. — польск. otrok 1. mezczyzna, wyrostek, mlodzieniec; 2. pacholek, dworzanin’, otroczatko, otroczek ‘chlopiatko, pacholatko’, otroczyca ‘dziewczyna, corka’, кашуб. woetrok, ‘chlopiec, mlodzieniec, syn’, в.-луж. wotrock ‘слуга, старший слуга’, полабск. vuotrok, vuotruok ‘Sohn’ словенск. otrok, otrocaj ‘дитя’, собир. otrocad ж. р. ‘дети’, болг. отрок ‘подросток’.
Этимология слав. *otrokъ проста и понятна. Это сравнительно позднее славянское образование мужского рода[256], сложение приставки ot- и rok-, ср. слав, rekti ‘говорить, сказать’[257]. Таким образом, otrokъ = ‘не говорящий’, вернее ‘тот, кому отказано в праве говорить’[258].
Слав. otrokъ[259] обозначало юношу, подростка, который еще не получил права голоса зрелого мужчины, что хорошо показывают данные этимологии, а также многие значения, засвидетельствованные письменными памятниками славянских языков. В отдельных языках имело место изменение значения, ср. значения ‘дитя’, ‘сын’ (последнее — в кашубском, полабском). Вполне закономерен переход значения в чешск. otrok ‘раб’.
Вообще же признак ‘не говорить, не говорящий’ довольно часто используется в названиях ребенка. Ср. лат. infans, причастная форма к глаголу for, fatus sum ‘говорю’ (и.-е. *bhā-) с отрицанием in- ‘не говорящий’; слав. *пе-тъlvje — чешcк, nemluvne, укр. немовля *дитя, младенец’ — из пе и mъlviti ‘говорить’. В формальном отношении слав. nemъlvje является причастием настоящего времени[260], и к нему полностью подходит объяснение, которое X. Педерсен дал, — на наш взгляд, не для всех случаев правильно — ряду славянских образований на −et- (см. выше). Слав. *nemъlvje ‘не говорящий’ могло играть роль своеобразного эпитета при названии ребенка[261].
Из прочих названий: слав. *molde, −ete, производное от о.-слав. *moldъ, русск. молодой, произведенного, в свою очередь, от *mol-, и.-е. *mel- ‘молоть, дробить, размягчать’[262] с помощью индоевропейского суффикса −dh-, с первоначальным значением результата, достигнутого состояния[263]. Таким образом, *тоldъ = ‘мягкий, нежный (только в возрастном смысле)’. Образование *molde: ст.-слав. младѧ ‘infans’ носит уже определенно уменьшительный характер (как необходимое уточнение вследствие весьма широкого значения слав. *тоldъ, ст. — слав, младъ). От *тоldъ известен целый ряд производных, обозначающих ребенка: ст. — слав, младеничиштъ ‘infans,’ младеништа ‘νήπιος, infans’, младеньць νήπιος, βρέφος, infans’ младеньчишта ‘puer’, младица ‘νεανίς, puella’, младишта ‘νήπιος, infans’. Болг. диал. истърсак, изтръсък, истришок ‘последний ребенок’[264], образное обозначение (из-търся ‘высыпать, вытряхнуть’), испърдок то же, сербск. диал. беба, бебу ‘младенец’[265], польск. диал. byxy ‘маленькие дети’, smarkwc ‘мальчик’[266], xoca ‘дитя’, xuodak ‘маленький мальчик’[267], surek ‘подросток’[268].
Такая же спорадичность второстепенных названий ребенка известна балтийскому, ср. литовск. kudikis ‘peбенок’, объясняемое заимствованием из слав. хиdъ или родственных форм[269]; вост. — литовск. sisava ‘Ansammlung kleiner Kinder’, отмеченное Я. Отрембским, которое Ф. Шпехт объясняет как u-основу *sisus, ср. др.-инд. sisu- ‘дитя, юный’[270].
Сын
Для обозначения сына славянский язык располагает древним термином synъ, восходящим к *sūnus, — общему для ряда индоевропейских языков названию сына. Сюда относятся: ст.-слав. сынъ, др.-русск. сынъ, русск. сын, укр. син, белор, сын, польск. syn, диал. synek ‘chlopak’, ‘mezczyzna niezonaty, mlodzieniec’, н.-луж. syn, полабск. suonka, чешск. syn, диал. synca ‘dite, synecek’, syncoch ‘synecek’, synek ‘hoch’[271], словацк. syn, словенск. sin, др.-сербск. сынь, сербск. син, болг. син.
Исходное и.-е. *sūnu-s имеет ту редкую среди индоевропейских терминов родства особенность, что его этимология давно выяснена и всеми без исключения принята: от и.-е. *seu-, *sū- ‘рождать’, ср. санскр. sūte ‘рождает’, с другими суффиксами — санскр. suta-h ‘сын’, греч. υίύς, υίός ‘сын’, тохарск. В soya ‘сын’[272]. Тем не менее детали словообразования, а также отклонения от общей формы представляют значительные трудности. К. Бругман[273] предполагает сосуществование параллельных индоевропейских форм *sūnu-s и *suiu-s, которые принадлежат не к тем терминам родства, которые он называет «неэтимологизируемыми» (*pətēr, *mātēr, *dhughətēr), а к словам типа др.-инд. putra-s, jata-s. Поэтому сосуществование *sūnus, *suius Бругман сравнивает с сосуществованием тоже различно оформленных лат. pūer, pūtus, pūsus ‘мальчик’. Эти производные от и.-е. *sū- взаимно вытесняли друг друга в отдельных языках. В и.-е. *suiu-s видят столь же древний, как и *<sūnu-s, термин, получивший преимущественное распространение в отдельных индоевропейских языках: тохарск. В soya, греч. υίός[274]. Последнее обычно расценивают как преобразование ū-основы υίύς[275].
Э. Герман[276] подытоживает наблюдения над своеобразием индоевропейского названия сына следующим образом: 1) реконструкции единой индоевропейской праформы препятствуют *sūnus индийского, балтийского и славянского и *sunus германского языков; 2) пять других родственных терминов (‘отец’, ‘мать’, ‘брат’, ‘дочь’, ‘сестра’) изменяются по единому склонению родственных терминов, не знавшему родовых различий, чего нельзя сказать о названии сына; 3) и.-е. *sūnus — единственный из главных терминов родства, который имеет прозрачную этимологию. Как полагает Герман[277], «эти три пункта одновременно указывают на то, что в названиях для сына мы имеем дело со сравнительно новыми образованиями».
Этот вывод интересен для относительной хронологии образования древнейших имен родства. Следует оговориться, что и.-е. *sūnus представляет собой новое образование по отношению к перечисленным пяти древнейшим терминам родства, но в то же время оно является индоевропейским, в известной мере — общеиндоевропейским образованием. Герм. *sunus (при *sūnus в других языках) надо скорее понимать как sū:su, отношение долгой и краткой ступени одного корня, который и в других формах обнаруживает обе ступени, ср. и.-е. *sū-s ‘свинья’ (того же корня) с долгим ū в нем. Sau и кратким u в слав, suinъ. В и.-е. *suius ‘сын’ важно наличие общего с *sūnus корня, правда, оформленного другим суффиксом. Таким образом, большинство данных говорит о том, что здесь можно видеть один общеиндоевропейский термин.
Для настоящей работы главный интерес представляет индоевропейская форма *sūnu-s, так как слав, synъ правильно отражает именно ее. И.-е. *sūnus образовано из корня *su- и суффикса −nu-, который восходит к индоевропейскому суффиксу отглагольных образований пассивного залога. Однако нельзя согласиться с Ф. Клюге и П. Скарджюсом, которые с равной легкостью выделяют суффикс −пи- в герм. sunu- и литовск. sunus[278]. Что справедливо для и.-е. *sūnu-s, не может быть механически перенесено в словообразовательный анализ поздних герм. sunu- и литовск. sūnus. Авторы не располагают доказательствами: так, Клюге нерешительно предполагает суффикс −nu- еще в герм, тапп из тапw, ср. санскр. тапи ‘человек’, а Скарджюс определенно указывает, что литовский язык знает только одно существительное с суффиксом −пи-: sūnus. Ошибочность такого подхода станет еще понятнее, если обратить внимание на то, что суффикс −nu- приводится в названных исследованиях в одном ряду с действующими германскими и балтийскими словообразовательными формантами, а книга Скарджюса, как известно, целиком посвящена анализу современного литовского словообразования.