Читать интересную книгу История под знаком вопроса - Евгений Габович

Исчез из жизни — исчез из прошлого. Нарратив определяет роль личности в истории

Как мы уже видели в приведенном отрывке, ушедшие — не совсем добровольно — из жизни навсегда вычеркивались из списков когда-либо живших. Как нам это хорошо известно по доброй памяти советским временам. И как нам это напоминает индекс запрещенных книг. Сколько выдающихся имен ушло из памяти человечества только из-за того, что их произведения были уничтожены инквизицией, китайскими императорами, НКВД, гестапо и иными подобными организациями хранителей общественного спокойствия.

Чуть было не ушла в небытие и сама книга Орвелла, в которой содержится столько откровений на тему о логистике и внутреннем функционировании «больших акций». В своем письме Г. П. Струве от 17 февраля 1944 г. Орвелл сообщал, что делает заметки для будущего сатирико-фантастического романа «1984» и работает над «Скотским двором»: «Я пишу небольшую сатирическую штучку, которая может позабавить Вас, когда она выйдет, но она настолько неблагонадежна политически, что я не могу быть уверен наперед, что кто-либо напечатает ее. Может быть, это даст Вам некоторый намек на ее сюжет».

Не знаю, понял ли Струве намек на то, что «Скотский двор» является сатирой на советскую тоталитарную систему, но в комментарии к этому письму Струве поясняет, что опасения Орвелла не были совсем беспочвенны: в другом своем письме он описывал трудности в связи с поисками издателя для «1984». И хотя к этому времени Орвелл был уже писателем с именем, у которого был договор на два следующих романа с известным издателем Виктором Голанцом, придерживающимся, как и Орвелл, левых настроений, издание «1984» оказалось делом нетривиальным. Голанц отверг эту книгу, а среди других издателей, по крайней мере, так называемых прогрессивных, оказалось нелегко найти ему замену. Их всех волновал вопрос о том, не нарушат ли они господствующую в Англии общую про советскую атмосферу такой сатирой.

«Работа была самым большим удовольствием в жизни Уинстона. Конечно, в большинстве она представляла собой надоедливую рутину, но среди этой рутины попадались иногда настолько трудные и запутанные дела, что в них можно было заблудиться, словно в глубине математической задачи — случаи тончайшего подлога, совершая который невозможно было руководствоваться ничем иным, кроме знания принципов Ангсоца и понимания того, что хочет сказать Партия. Уинстон обладал тем и другим. Поэтому ему временами доверялась переделка даже передовых статей „Таймса“, написанных целиком на Новоречи. Он развернул сообщение, отложенное раньше в сторону. Там стояло:

„Таймс“ 3.12.83. сообщение дневприказе сб двуплюснехорошо ссылки нелюдей полнопереписать и верхпред до архивации.

На староречи (или на литературном английском) это значило:

Сообщение о Дневном Приказе Старшего Брата в „Таймсе“ от 3 декабря 1983 года крайне неудовлетворительно и содержит ссылки на несуществующие лица. Переписать полностью и представить корректуру на высшее утверждение до отправки в архив.

Уинстон прочитал преступную статью. Было такое впечатление, что Дневной Приказ Старшего Брата посвящался, главным образом, восхвалению организации, известной под именем ПСПК. Она занималась тем, что снабжала моряков Плавающих Крепостей папиросами и некоторыми другими вещами, не входившими в число предметов первой необходимости. В приказе особенно выделялся некий товарищ Уитерс, видный член Внутренней Партии, и говорилось о награждении его орденом „За выдающиеся заслуги“ 2–й степени.

Три месяца спустя ПСПК было внезапно распущено без объяснения причин. Можно было предполагать, что Уитерс и его сотрудники находились теперь в опале, хотя ни в прессе, ни по телескрину на этот счет не говорилось ничего. Но этого и следовало ожидать, потому что политических преступников чрезвычайно редко отдавали под суд или обвиняли гласно. Большие чистки, захватывавшие тысячи людей и сопровождавшиеся показательными процессами изменников и преступников мысли, которые угодливо признавались в своих преступлениях и осуждались на смерть, — представляли собой особые зрелища; они устраивались не чаще, чем один раз в два-три года. Обычно люди, навлекавшие на себя недовольство Партии, попросту исчезали — так, что о них нельзя было услышать ничего. Никто не имел ни малейшего понятия о том, что с ними происходило. Возможно, что в отдельных случаях они даже оставались в живых. Не считая собственных родителей, Уинстон лично знал человек тридцать, пропавших в то или иное время таким образом.

Уинстон легонько провел по носу скрепой для бумаг. […] Скорее всего, не меньше дюжины человек соревновались в этот миг в сочинении различных вариантов того, что было сказано на самом деле Старшим Братом. А затем кто-то из руководителей во Внутренней Партии должен будет выбрать ту или иную версию, отредактировать ее и пустить в ход всю сложную машину подбора необходимых справок, после чего выбранная этим руководителем ложь превратится в постоянный документ и станет правдой.

Уинстон не знал, что навлекло немилость на Уитерса. Быть может, продажность или неспособность к делу. Быть может. Старший Брат просто решил избавиться от слишком популярного подчиненного. Возможно и то, что Уитерс или кто-нибудь из близких к нему людей были заподозрены в еретических наклонностях. Или, наконец, — и это вероятнее всего, — причина состояла просто в том, что чистки, распыление людей являются необходимым элементом механизма управления. Единственным ключом к делу были слова — „ссылки на нелюдей“, указывавшие на то, что Уитерс уже мертв. Арест не означает обязательно немедленную смерть. Иногда арестованных выпускают и позволяют оставаться на свободе год или два, прежде чем казнить. Очень часто человек, которого уже считают мертвым, много времени спустя, как призрак появляется на каком-нибудь показательном процессе и своими признаниями запутывает сотни других, прежде чем снова исчезнуть — на этот раз уже навсегда. Но Уитерс уже „нечеловек“. Он не существовал, не существовал никогда».

Создадим-ка Карла, не Марла, а великого Карла. Нарратив создает историческую личность

История населена фантомными фигурами, героями исторических романов, раздвоившимися и утроившимися правителями. Ее последовательное очищение от этого беллетристического украшения, от этой занимательной компоненты ТИ, от этого заполнителя исторических пустот представляет собой столь сложную задачу, что перед ней пасует не один критический писатель. Что же говорить об историках — традиционалистах, которым даже и воображения недостает на тему о том, какими различными путями фантомные исторические деятели могли заполонить страницы книг по истории.

О том, как могут создаваться новые исторические персонажи, как одно внедрение некоего ранее никому не известного имени становится первым шагом к «оживлению» фантома, как его образ обрастает мускулами занимательного информационного мусора, Орвелл показывает на примере выдуманного его героем товарища Огилви:

«Уинстон решил, что недостаточно просто видоизменить речь Старшего Брата. Лучше будет посвятить ее совершенно новой теме, никак не связанной с ее подлинным содержанием.

Можно было бы посвятить ее обычному обличению предателей и преступников мысли, но в этом случае подлог станет слишком очевидным, тогда как изобретение какой — нибудь победы на фронте или в борьбе за перевыполнение плана Девятой Трехлетки может чересчур усложнить документ. Нужна какая-то чистая выдумка. И вдруг ему явился, уже как бы в готовом виде, образ некоего товарища Огилви, погибшего недавно в битве при геройских обстоятельствах. Случалось, что Старший Брат посвящал Дневной Приказ памяти какого-нибудь скромного рядового члена Партии, чья жизнь и смерть могли служить предметом подражания. Сегодня он должен посвятить ее памяти товарища Огилви. Не беда, что никакого товарища Огилви никогда в природе не существовало — несколько печатных строк и поддельных фотографий скоро вызовут его к жизни.

Уинстон подумал с минуту, потом потянул к себе диктограф и начал диктовать в привычном стиле Старшего Брата. Это был одновременно стиль военного и педанта, легко поддающийся имитации благодаря манере оратора задавать вопросы и тут же отвечать на них. („Какие уроки мы можем извлечь из этого факта, товарищи? Уроки эти суть — и это есть одновременно один из основных принципов Ангсоца“… и т. д. и т. п.)

Трех лет от роду товарищ Огилви отказался от всяких игрушек, кроме барабана, пулемета и модели геликоптера. Шести лет — годом раньше срока и по специальному исключению из правила — он вступил в организацию Юных Шпионов, а в Девять — командовал отрядом. В одиннадцать лет, подслушав разговор, в котором, как ему казалось, были преступные высказывания, он донес на своего дядю в Полицию Мысли. В семнадцатилетнем возрасте он стал районным организатором Антиполовой Лиги Молодежи. В девятнадцать он сконструировал гранату, принятую Министерством Мира, при первом опытном испытании одним взрывом этой гранаты был убит тридцать один евразийский пленный. Двадцати трех лет от погиб в бою. Летя над Индийским океаном с важным донесением преследуемый вражескими истребителями, он привязал к телу пулемет и, вместе с донесением, бросился с геликоптера в пучину, — конец, о котором, сказал Старший Брат, нельзя думать без зависти. В заключение Старший Брат добавлял несколько штрихов, говорящих о чистоте жизни товарища Огилви и его преданности делу. Он был абсолютным трезвенником, не курил, не позволял себе никаких развлечений, если не считать часа, который он ежедневно проводил в гимнастическом зале, и жил в обете безбрачия, полагая, что брак и заботы о семье несовместимы с постоянной преданностью долгу. У него не было других тем разговора, кроме принципов Ангсоца, и другой цели в жизни, кроме уничтожения евразийского врага и охоты на шпионов, саботажников, преступников мысли и всяких изменников вообще.