с кем никогда не был сильно близок за всё время. Его взгляды и цели никогда полностью не соответствовали тем, что были у других братьев. Видя хоть небольшое разногласие в чем-либо, он сразу же отсекал для себя даже малейшее пристрастие близкой дружбы, заведомо делая её обреченной на провал. Сейчас, когда он держал в руках подарок покойного отца Гавриила, то действительно с радостью вспоминал о нем, даже порой думая о своих прегрешениях, связанных с этим братом. Для него осуждение себя за какие-то проступки в последнее время было вполне житейским делом. Никогда день не проходил без таких мыслей о правильности на его пути и обычно, в итоге, он карал себя за большинство поступков, совершенных в прошлом, ещё половину ночи пытаясь хоть немного отмолить их у Господа в кромешной и сырой темноте.
В момент, когда дрова уже начинали немного трещать внутри их небольшого мартена, отец с доброй улыбкой посмотрел на него как раз в тот момент, когда тот вспоминал, как зачастую недолюбливал своего настоятеля. Рома, видя боковым зрением этот взгляд, пытался сделать всё для того, чтобы никак не быть замеченным в своем волнении и переживании. Он так же продолжал смотреть вдаль храма, в темноту, откуда легкий ветер иногда задувал неприятный холодный. С небольшим порывом свежего воздуха к нему моментально пришел страх того, что отец чувствует, как он думает о нем. Было довольно не по себе от таких размышлений, которые усиливались с каждой секундой всё больше.
– А я же вас недолюбливал раньше, отче, – даже для самого себя, неожиданно, тихим голосом промолвил Рома. Внутри он решил, будто находится в ловушке своих мыслей и видит лишь только выход признаться.
Тот сначала ничего не ответил и даже не повернулся, чтобы снова посмотреть своим пронизывающим до замерзших стоп ног взглядом. Молчание это продолжалось буквально несколько секунд, которые для него уже начинали превращаться в долгие минуты.
– Я знаю, – спокойным и никак не удивленным голосом ответил тот.
Ему теперь нечего было на это ответить. Он никак не смог предугадать такого ответа от отца, а если бы даже и смог, то всё равно вряд ли что-нибудь сказал.
– Я это увидел, ещё когда ты только к нам приехал, закончив свою семинарию, – снова отозвался отец, немного усмехаясь и излучая из себя всё то же тепло. – Ты с самого начала был недоволен мной больше, чем кем-либо другим. Тогда, я ещё ни разу в своей жизни не встречал человека, который мог бы испытывать ко мне такие непростые чувства… – После этих слов наступило небольшое молчание, которое для них обоих сейчас, видимо, было абсолютно разным. – Вот тогда-то я понял, что ты и будешь после меня. – Закончил настоятель.
Рома сидел мертво, не издавая даже малейшего шороха. Конечно, за последние несколько месяцев, он понял, что от отца Михаила можно ожидать чего угодно, но предугадать это он всё же никак не смог. Одновременно его наполняли чувства стыда и непонимания. Стыда конечно от того, что он, как оказалось, делал это не только внутри себя, а непонимания от того, зачем тогда отец делал его жизнь ещё более тяжелой? Зачем тогда он оставлял его после вечерних богослужений, помогать чем-либо прихожанам либо же кому-то из уборщиц? Зачем было нужно ещё больше заставлять его разочаровываться в отце и его братьях? Такие вопросы теперь задавать было немного страшновато, но это было то, на чем, как казалось ему, и держалась вся эта пирамида ненужного зла, растущая ещё до нового, темного времени всё больше.
– Никогда раньше не любил, как вы вешали на мои плечи какую-то дополнительную работу, – тихо, словно шепотом, вытянул из себя он настоятелю.
– Да, для тебя это всегда было самым неприятным, – спокойно сказал отец. – Ты никогда не хотел с любовью делать то, что я на тебя возлагал.
– Отче, – более уверенным голосом, словно выйдя из спячки, начал Рома. – Как можно было любить всё это?
– Такой вопрос, брат мой, ты должен был всегда задавать именно себе. Ты когда-нибудь это делал?
Рома немного задумался, уверенно думая, что совершал это неоднократно, но в итоге, так и не нашел доказательств этим самым своим уверенным помыслам. Он молчал, всё так же, где-то глубоко внутри себя, держа эти горячие и нелегкие воспоминания всего прошлого.
– Вот именно за всё это и нужно было любить.
– За что?
– Как раз и за сложность этих трудов. Ведь ты и сам знаешь, как человеку порой не просто прийти к истинной вере.
Рома ничего не отвечал, всё так же грустно, тая в себе этот недобрый огонек и смотря в темноту.
– Ты когда пришел, то я сразу понял – Москвич. – Отец немного засмеялся, тепло поглядывая на молчаливого Рому. – Ты же тогда приехал, как сейчас помню, со своими книгами, техникой, одеждой и даже со своими мыслями. Конечно, это было не плохо и отчасти даже правильно, но ты, брат мой, приехал в обитель, где все живут не так и все пытаются подойти как можно ближе к Богу, а не отдалиться. Ты, вроде как, тоже был горяч поначалу этой целью. У меня даже в памяти ещё осталось, как ты раньше пытался ходить с нами на ночные молебны, как ходил с нами в купель.
– Вы даже на ночном молебне, отче, заставляли меня читать эти записки, – так же резко, как и в тот раз, перебил его он.
– Да. Я делал всегда это, чтобы ты во трудах этих и постиг божью благодать. Ты ведь стал от нас в какой-то момент отдаляться. Стал перечить братьям, больше уединяться и закрываться в себе. Я же это видел.
– У меня свои представления о Боге, – сказал Рома именно то, что всегда держал в себе, боясь в какой-то момент выпустить наружу.
Отец Михаил немного улыбнулся, никак не удивляясь его словам и взяв свои матрасы, подсел к нему ближе.
– Знаешь, брат, это совершенно верно. Каждый воспринимает Господа по-своему. Кто-то считает, что общается с ним под какими-либо эмоциями, кто-то же под влиянием каких-то поступков, ну а кто-то думает, что обретает истинную связь с Богом после того, как полностью завладеет своим контролем.
На последних словах Рома немного зашевелился, видимо понимая, что в этих вариантах есть и его взгляды.
– Но главное в том, что невозможно обрести настоящий покой и начать общаться с Богом, не пройдя всех его испытаний.
– Так эти испытания были не от Бога, а от вас, отче, – тут же поняв, о чем речь, сказал Рома.