— Терпеть не могу громогласных воплей от имени простых парней, перебил его Фуэнтес. — Я, знаешь ли, уважаю сложность. Наш мозг устроен очень сложно, но я не уверен, что предельная простота и массовость амебы серьезный аргумент в пользу немедленного расщепления мозга на отдельные клетки.
— Не надо так, Хосе, — вклинился Олафссон, — Тэд раздражен, и…
— Все в порядке, — остановил его Нгамбе. — Мне нравится твой друг. Он умеет говорить правду в глаза. Предположим, у нас разные точки зрения, но он здорово меня обрезал, не стал сюсюкать, что в глубине души он, дескать, и сам прост, как амеба. Но я хотел бы знать, хватит ли твоей сложности, чтобы пойти с нами на митинг неолуддитов. Хватит, а? Или твои эвроматчики запрещают тебе такие посещения?
— До сих пор я ходил туда, куда считал нужным, — ответил Фуэнтес. Однако, где же ваш третий друг?
4
Под капсулой, уносившей Грегори и Комиссара, пролетали деревья, дома, зеркальцами мерцали озера и речные извивы.
— Ты наговорил мне тьму страшных сказок, Стив, — произнес Комиссар после долгого молчания. — Считай, что я чудовищно отстал от жизни, но, мне кажется, в старые добрые времена на эти вещи смотрели правильней — всякие эксперименты над человеком попросту запрещались. Тем более — опыты над еще не родившимися младенцами, которые рискуют стать выродками со всей мозговой надкоркой и вариантным мировосприятием.
— Племенные табу во все времена пользовались некоторым успехом, прокомментировал Грегори. — И во все времена находились любители идеализировать прошлое — дескать, чем ближе к Творцу, тем лучше мы были… Это чушь, Комиссар, а сейчас это очень опасная чушь — слишком высоки темпы, слишком спрессовано время, а значит непомерна плата за страх перед будущим. Раньше оно наступало медленно, давая возможность освоиться и как следует покритиковать первопроходцев. Теперь нужно больше смелости, чтобы идти вперед. И кстати, я думаю, что тех запретов на опыты, о которых ты говорил, на самом деле никогда не было.
— Очередной парадокс? — усмехнулся Комиссар.
— Нет, все очень просто. Настоящего запрета на опыты над людьми никогда не существовало. Выведение узких специалистов, которое широко практиковали еще в недавние времена, — разве это не опыты над людьми? А экипажи космических кораблей и глубоководных станций? А мировые рекорды по тяжелой атлетике? А пересадки органов, особенно мозга? Ты скажешь, что действия такого рода были связаны с насущными запросами цивилизации, и постановка каждой задачи вытекала из довольно гуманных соображений? Верно! Но ведь работы по суперсапам лежат на той же линии. Сначала, экспериментируя с зародышем, преследовали вполне очевидную великую цель подавить наследственные болезни. Ты бы выступил против такой программы? Разумеется, нет! А между прочим, биологи успешно вмешивались в работу молекулярных структур и фактически создавали будущему человеку новые органы — не те, дефектные, которые были отпущены природой. А разве это не вмешательство в проект человека? Потом, если ты помнишь, дело дошло до преодоления врожденной психической неполноценности. И тут наступило осознание — елки-палки, да мы же формируем новую кору, которая в таком нормальном виде вовсе не должна появиться у данного малютки! И вместо неизлечимого идиота получаем активного члена общества! Тебе и это не нравилось?
Комиссар удивленно покачал головой.
— Черт возьми, об этом я как-то не думал. Понятно, это мне нравилось. Между прочим, мой младший сын — его тоже подвергали небольшой генетической компенсации — настоящий вундеркинд… Скажу по совести, этот генетический контроль — великая вещь.
— Вот! Великая вещь! — радостно подхватил Грегори. — Значит, вмешиваться в биоструктуры человека, чтобы он не стал идиотом или не истекал кровью, можно, а снабдить человека более мощным мозгом нельзя, да? Ведь именно это и заметил Нодье — преодолевая наследственную психическую неполноценность, можно чуть-чуть сдвинуть интеллектуальный уровень будущего человека… Но этого «чуть-чуть» хватало, чтобы дети становились вундеркиндами и вырастали на редкость талантливыми и деятельными. Вот он и решил пойти дальше и резко усилить мышление, снабдить человека надкорковым синтезатором, способным проигрывать сотни вариантов будущего за секунду, дать ему новую сигнальную систему и язык невиданной емкости и выразительности…
Грегори вот-вот начал бы декламировать, но Комиссар остановил его.
— По-твоему, получается, что все мы, не снабженные гиперментальными структурами, вроде идиотов или того хуже — высших животных, да?
— Ты слишком упрощаешь ситуацию, и отсюда гротеск на прогресс, гротеск в духе неолуддитов. Архантропов, живших полтора миллиона лет назад, при желании можно считать идиотами или животными, но то и другое — нелепость, они просто наши очень далекие предки. Вероятно, с точки зрения естественной эволюции, Нодье и его суперсапы разделены тоже добрым миллионом лет — в так называемом пропорциональном эволюционном возрасте, оцениваемом по сдвигу генетических структур. Но физически они современники — своеобразный парадокс сверхплотного времени, в котором мы живем. Направленная генетическая реконструкция зародышевых клеток пустила ленту эволюции в бешеном темпе. И этот темп был особенно стимулирован освоением искусственной матки — мы как-то незаметно подошли к рубежу нового процесса воспроизведения, включающего особую технотронную стадию, на которой ведется перепрограммирование естественно-биологического материала. Благодаря этому, видовые трансформации могут протекать в сроки того же порядка, что и продолжительность жизни одного или нескольких поколений. В таких условиях обычного отбора, обычного закрепления прогрессивных признаков уже недостаточно — по сути это уже неклассическая биология с предельно интенсивными мутагенными факторами, биология автоэволюционных популяций, которые не ограничены приспособлением к окружающей среде и даже приспособлением этой среды к себе, но способны к быстрому самоизменению. Похоже, при нашем уровне регуляции внешней среды мы можем позволить себе создавать существа с самым невероятным темпом усложнения. Насколько я знаю, Нодье довольно активно размышляет над таким вариантом человека, который будет практически непрерывно наращивать свою сложность. Соответственно, это сильно скажется на эволюции социальных организмов…
— Недавно я рылся в своих архивах, — сказал Комиссар. — Представь, что у меня есть не только суперлаттиковые записи, но и настоящие старые книги… н-да, самые настоящие, и довольно много. Так вот, один великий поэт прошлого века написал тогда: «Слава богу, мы смертны, не увидим всего». Послушав тебя, я тоже радуюсь своей смертности. Так-то! И хочу добавить, если тебе надоест твоя адская лавочка, Стив, — надумаешь послать к черту все эти эвро и супер, — топай прямо ко мне, в ПСБ, у тебя светлая голова, а остатки дури я из тебя в два счета выколочу…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});