- Я не давала Пенну все вещи Стива. Я разрешила ему порыться в шкафу, посмотреть, нет ли там для него чего-нибудь интересного. - Энн, бледная как смерть, откинула со лба свои бесцветные волосы, и лицо у нее стало обнаженным и сильным. Пальцы впились в ручки кресла, голос звучал негромко.
- И я, по-твоему, должен этому поверить? Миранда видела, как он сегодня охапками уносил вещи из комнаты Стива. - Он наклонился вперед, вздувшейся рубашкой задевая домино, выпучив глаза, раскидав по столу большие руки.
- Ну и что? - сказала Энн. - Почему никто не должен их трогать? Стива это не обидело бы.
- А ты не подумала, что это может обидеть Миранду, обидеть меня?
- Если бы ты был на глазах, я бы, может, тебя спросила. А тебя не было. - Она сидела неподвижно, но вся напряглась.
- Могла бы спросить Миранду.
- Послушай, - сказала Энн. - Зачем мне это было нужно? Ничего плохого я не сделала. Видит бог, Пенни и без того живется у нас несладко. И ни с кем советоваться я не обязана.
- Рэндл, - сказал Хью, вставая, - позволь тебе заметить...
- "Ничего плохого"? Это мне нравится! - сказал Рэндл. - До Миранды тебе, видно, и дела нет. Ты ужасно ее расстроила. Ты предаешь Миранду, предаешь Стива. О черт, как я тебя ненавижу!
- _Перестань!_ - сказал Хью. Но было поздно.
Энн встала, оттолкнув кресло. Оно громко проскребло по каменному полу.
- Неправда! - сказала она. - Ты хоть бы в чем-нибудь меня поддержал. А то прячешься день за днем у себя наверху, а потом являешься сюда и устраиваешь сцену, благо нашел, к чему...
- Не ори на меня, дрянь, истеричка. И изволь, черт возьми, сказать этому мальчишке, чтобы немедленно все отнес на место. Не то я сам этим займусь.
- Ну нет, этого не будет. - Энн стояла возле кресла не шевелясь, свесив руки. - Пенни ты оставь в покое. И не разговаривай со мной таким тоном, и не смотри такими глазами. Ты меня пугаешь. Я устала как собака, и это мне не по силам. А мальчика не трогай. У нас есть обязательства и перед живыми, не только перед умершими.
- Понятно. Пенн живой... а Стив умер, значит, о нем больше и думать не надо...
- Как можно быть таким жестоким! - Только теперь Энн заговорила громче. - Как ты можешь спекулировать Стивом, ты же им спекулируешь...
- Ты меня истерзала, истерзала! - крикнул Рэндл и, приподняв край стола, с грохотом брякнул его об пол. - Ты все у меня отняла, ты и Стива у меня отняла! - Он уже не кричал, а вопил.
- Рэндл, возьми себя в руки. - Хью крепко ухватил сына за плечо.
Рэндл высвободился, даже не взглянув на него.
- К чертовой матери, вот плюну на все и уеду в Лондон.
- И уезжай! - крикнула Энн. - Тебе нужно, чтобы я тут одна выматывалась с питомником, зарабатывала деньги, а ты бы их тратил в Лондоне...
- Ну, это уж слишком! - взревел Рэндл. Он двинулся было в обход стола, и Энн быстро шагнула за кресло; но он остановился и, замахнувшись так неистово, что Хью вздрогнул и отступил, сметая домино на пол. Костяшки с дробным стуком разлетелись по всей кухне. - Ты отравляешь мне жизнь, все у меня отнимаешь и еще смеешь попрекать меня деньгами! Да я ни минуты больше не останусь в этом доме! Можешь тут на свободе цацкаться со своими любимчиками!
Он умолк. Энн опустила голову. Потом молча нагнулась и стала подбирать домино.
- Перестань играть комедию, Рэндл, - спокойно сказал Хью. - И позволь тебе заметить...
- Ты слышала, что я сказал, чертовка?
- Да, - ответила она тусклым голосом и положила подобранные костяшки на стол.
Он еще секунду смотрел на нее, потом ушел, хлопнув дверью.
Энн стояла потупившись. Потом разрыдалась.
- Ох, нельзя мне было выходить из себя, нельзя было говорить такие вещи...
- Не горюй, Энн, - сказал Хью. Он устал, ему было противно и стыдно и в то же время казалось, что он всего этого ждал. Он обнял Энн за плечи. Неужели ты не понимаешь, что это спектакль? Все было предусмотрено. Он решил уехать и только дожидался такой вот сцены, чтобы самого себя убедить, что все случилось по твоей вине.
- Нет-нет, - проговорила Энн сквозь слезы и вытерла глаза платьем Миранды. - Я пойду к нему, уговорю...
- Ничего у тебя не выйдет. - Хью смотрел на нее в угрюмой задумчивости. Теперь придется прожить здесь по крайней мере до четверга.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7
Рэндл поудобнее вытянул ноги на широком диване, а спиной ввинтился в груду подушек. Он подтянул к себе хрупкий столик, на котором стояла чашка чаю и розовая в цветочках тарелочка с крошечным пирожным. Он отпил глоток сладкого китайского чая и сказал:
- Бросьте, бросьте, вы же знали, что я вернусь?
Эмма Сэндс и Линдзи Риммер переглянулись.
- Что мы ему ответим? - спросила Линдзи.
- Мы могли бы ответить, что вообще над этим не задумывались, но он едва ли поверит, так ведь?
- А если мы скажем, что ждали его со дня на день, он еще, чего доброго, загордится, решит, что он важная персона, - сказала Линдзи.
- Но ведь он и вправду важная персона, - сказала Эмма.
Обе засмеялись, и Рэндл улыбнулся, довольный. Хорошо было сюда вернуться.
Золотой предвечерний солнечный свет, наброшенный, как тонкая сетка, на неизменное марево табачного дыма, заливал большую гостиную Эммы, тесную от множества чуть обветшавших, чуть запыленных красивых вещей. Он ложился на искусно заштопанный турецкий ковер и на искусно склеенные фарфоровые вазы, прилежно содействовал дальнейшему выгоранию кретоновых занавесок, на которых еще угадывался потускневший узор из голубых и розовых птиц на палевом фоне. Комната была в нижнем этаже, одно окно ее смотрело сквозь высокую железную решетку на улицу, другое выходило на маленькую лужайку, обсаженную круглыми кустами вероники и лавра, чьи пыльные листья и сухие ветки, темные и неподвижные в жестоком солнечном свете, придавали им сейчас вид громоздких комнатных украшений, временно вынесенных из дома. Это был сад, предназначенный для зимы, летом он выглядел сонным и хмурым. Но Эммы он не касался, им ведало управление дома, в котором она жила, большого краснокирпичного многоквартирного дома начала века, возвышавшегося среди кремовых оштукатуренных фасадов ранневикторианских особняков.
Обе женщины сидели спиной к солнцу, отчего у каждой было по нимбу - у Эммы неровная светящаяся дымка вокруг темно-серой шапки кудрявых стриженых волос, у Линдзи - гладкий золотой ободок, ярче яркого золота тщательно уложенной прически. Обе вышивали гладью в круглых пяльцах. Рэндлу солнце светило в лицо. Он чувствовал себя на виду, прижатым к стене, счастливым.
- Как ни тяжко мне здесь приходится, - сказал Рэндл, - уверяю вас, там было еще хуже.
- Не так уж тяжко ему здесь приходится, как, по-вашему? - сказала Линдзи.
- Конечно. Если вспомнить, как плохо он себя ведет, можно сказать, что мы к нему еще очень снисходительны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});