Читать интересную книгу 1919 - Джон Пассос

Он всю зиму писал Эдвину и Хильде длинные письма обо всем, что приходило в голову, ко, когда наконец увидал их, испытал странное смущение. Хильда душилась какими-то новыми духами, от которых у него щекотало в носу; даже за столом, когда он завтракал у них, и ел холодную ветчину и картофельный салат из гастрономической лавки, и говорил о примитивных литаниях и грегорианской музыке, он невольно раздевал их обоих мысленно и представлял себе, как они лежат голые в кровати; он ненавидел себя за эти мысли.

По воскресеньям после обеда Эдвин ездил в Элберон, где он служил еще в одной маленькой летней церкви. Хильда оставалась дома и приглашала Дика гулять или пить чай. У них постепенно создавался свой маленький мир, с которым Эдвин не имел ничего общего; они вспоминали о нем только для того, чтобы посмеяться над ним. Хильда стала являться Дику в его странных, отвратительных снах. Хильда начала говорить о том, что вот она и Дик, в сущности, брат и сестра и что люди, лишенные страстен и никогда ничего по-настоящему не желающие, не могут понять таких людей, как они. Дику редко удавалось вставить слово. Он и Хильда сидели на ступеньках заднего крыльца в тени и курили египетские сигареты, покуда их не начинало слегка тошнить. Хильда говорила, что ей наплевать, видят ее или нет эти омерзительные прихожанки, и говорила и говорила, как бы ей хотелось, чтобы в ее жизни что-нибудь произошло, и хорошо бы иметь элегантные платья, и путешествовать по чужим странам, и тратить деньги без счета, и не возиться с хозяйством, и как ей иногда кажется, что она готова убить Эдвина за эту его кроткую, овечью физиономию.

Эдвин обычно приезжал поездом в 10:53, и, так как Дик бывал воскресными вечерами свободен, он и Хильда ужинали вдвоем, а потом ходили гулять на пляж. Хильда брала его под руку и шла, прижавшись к нему; он спрашивал себя, чувствует ли она, как он вздрагивает, когда их бедра соприкасаются.

Всю неделю он думал потом об этих воскресных вечерах. Иногда он говорил себе, что больше он не пойдет. Он оставался дома и читал Дюма, либо ходил гулять со знакомыми ребятами; после этих встреч с Хильдой он всегда чувствовал себя ужасно мерзко. Потом однажды лунной ночью, когда они пошли на пляж и забрели далеко за розовые отсветы костров, разложенных дачниками, и сели на песок, и сидели бок о бок, беседуя об "Индийской любовной лирике", которую Хильда вечером читала вслух, она внезапно прыгнула на него, и растрепала ему волосы, и уперлась коленями ему в живот, и, засунув обе руки под рубашку, стала шарить по его телу. Она была довольно сильна для женщины, но ему все же удалось оттолкнуть ее, при этом он схватил ее за плечи, и она повалилась на пего. Никто из них не сказал ни слова, они лежали на песке и тяжело дышали. Наконец она прошептала:

- Дик, мне нельзя иметь ребенка... У нас нет средств на ребенка... Поэтому Эдвин не живет со мной. Господи, я хочу тебя, Дик. Понимаешь, как все это ужасно! - Она говорила, а руки ее жгли его, ползали по его груди, по бедрам, по округлости живота.

- Не надо, Хильда, не надо.

Москиты жужжали над их головами. Невидимые волны прибоя с протяжным шипеньем разбивались у их ног.

В эту ночь Дик не пошел, как обычно, на станцию встречать Эдвина. Он вернулся в "Бейвью" с трясущимися коленями и повалился на кровать в своей душной каморке под крышей. Он задумал покончить с собой, но боялся попасть в ад; он пробовал молиться, вспомнить хотя бы "Отче наш". Он дико испугался, когда оказалось, что он даже не может вспомнить "Отче наш". Может быть, они согрешили против святого духа.

Когда он наконец заснул, небо уже посерело, и на дворе зачирикали птицы. Весь следующий день, сидя с осунувшимся лицом за конторкой, передавая служанкам просьбы постояльцев относительно холодной воды и полотенец, отвечая на вопросы, есть ли свободные комнаты и когда отходят поезда, он мысленно сочинял поэму о пурпуре моего греха, и пурпуре твоего греха, и темных птицах, что с криком над волнами моря летают, и проклятых душах, что страстно вздыхают. Когда поэма была написана, он показал ее супругам Терлоу. Эдвин поинтересовался, откуда у него такие нездоровые идеи, но был доволен, что вера и церковь в конце все-таки восторжествовали. Хильда истерически рассмеялась и сказала, что он смешной мальчик, но что, может быть, он когда-нибудь будет писателем.

Когда Скинни приехал на двухнедельные каникулы и заменил одного заболевшего мальчика на побегушках из новеньких, Дик весьма высокопарно заговорил с ним о женщинах и о грехе и о том, что он живет с замужней женщиной. Скинни сказал, что это ни к чему, ведь есть сколько угодно доступных женщин, которые вполне могут удовлетворить любого парня. Но когда Дик узнал, что он никогда еще не путался с бабой, несмотря на то что был на два года старше, он до того расхвастался насчет своих греховных приключений, что однажды вечером, когда они пошли в заведенье минеральных вод выпить содовой, Скинни подцепил двух баб, и они вчетвером отправились на пляж. Бабам было по крайней мере по тридцати пяти лет, и Дик только то и делал, что все время рассказывал своей спутнице, какая у него несчастная любовь и что он должен быть верен своей возлюбленной, хотя она, быть может, и изменяет ему в эту самую минуту. Она сказала, что в его годы не стоит относиться к таким вещам серьезно и той женщине должно быть стыдно, что она заставляет мучиться такого славного мальчика.

- Господи, с какой радостью я бы осчастливила парня, если бы только могла, - сказала она и разревелась.

На обратном пути в "Бейвью" Скинни все беспокоился, не поймал ли он чего-нибудь такого, но Дик сказал, что все физическое несущественно и что раскаянье есть ключ к искуплению. Оказалось, что Скинни действительно заболел, таи как летом он написал Дику, что он платит доктору пять долларов в неделю за леченье и что это на него ужасно действует. Дик и Хильда продолжали грешить по воскресным вечерам, покуда Эдвин служил в Элберонской церкви, и, когда Дик осенью вернулся в школу, он чувствовал себя настоящим бонвиваном.

Во время рождественских каникул он поехал вместе с супругами Терлоу в Ист-Ориндж, где Эдвин получил место помощника настоятеля церкви св.Иоанна Апостола. Там он познакомился за чаем у настоятеля с Хайрамом Хелси Купером, адвокатом и политическим деятелем из Джерси-Сити, любителем англиканской церкви и первых изданий Гюисманса; он пригласил Дика к себе. Когда Дик пришел к нему, мистер Купер угостил его стаканом хереса, показал ему первые издания Бердслея, Гюисманса и Остина Добсона, повздыхал о своей потерянной юности и предложил ему место у себя в конторе, как только Дик кончит школу. Оказалось, что покойная жена мистера Купера была урожденная Элсуэрс и кузина матери Дика. Дик обещал присылать ему все свои стихи и статьи из школьного журнала.

Всю неделю, что он прожил у супругов Терлоу, он пытался остаться с Хильдой наедине, но она избегала его. Он узнал о существовании презервативов и хотел сообщить ей об этом, но только в последний день Эдвин ушел из дому, чтобы навестить кое-кого из прихожан. На этот раз Дик был атакующей стороной, и Хильда отталкивала его, но он все же заставил ее раздеться, и, лежа вместе, они все время смеялись и хихикали. На этот раз они уже не так сокрушались о греховности своего поведения, и Эдвин, вернувшийся к ужину, спросил их, отчего у них такое хорошее настроение. Дик принялся рассказывать разные смешные небылицы про тетю Беатрису и ее постояльцев, и они распрощались на вокзале, заливаясь смехом.

Летом в Балтиморе был партийный съезд. Мистер Купер снял там дом и очень много принимал. В обязанности Дика входило сидеть в приемной и быть вежливым с посетителями и записывать их фамилии. Он носил синий костюм и производил прекрасное впечатление своими волнистыми черными волосами, похожими, по словам Хильды, на вороново крыло, ясными синими глазами и розово-белой кожей. Он не вполне разбирался в том, что происходило, но вскоре стал понимать, кого мистер Купер действительно хочет видеть, а кого нужно просто водить за нос. Потом, когда он и мистер Купер оставались вдвоем, мистер Купер доставал бутылку Амонтильядо, наливал себе и ему по стакану, и садился в глубокое кожаное кресло, и тер себе лоб ладонью, словно хотел выкинуть политику из головы, и начинал говорить о литературе и девяностых годах и как бы ему хотелось опять быть молодым. Подразумевалось, что он даст Дику деньги на Гарвардский университет.

Только что Дик осенью вернулся в школу, как получил телеграмму от матери: "Возвращайся немедленно, дорогой, твой несчастный отец скончался". Он не очень расстроился, ему скорей было стыдно, и он боялся встретиться с кем-нибудь из учителей или товарищей, чтобы они не задавали ему разные вопросы. На станции он никак не мог дождаться поезда. Была суббота, и на вокзале было несколько его товарищей до классу. В ожидании поезда он думая только об одном - как бы не столкнуться с кем-нибудь из них. Он сидел выпрямившись на своей скамейке в пустом вагоне и глядел на красно-бурые октябрьские холмы, сжимаясь от страха - не дай бог, кто-нибудь с ним заговорит. Он облегченно вздохнул, выйдя с Большого Центрального вокзала на шумные нью-йоркские улицы, где его никто не знал и где он никого не знал. Сидя на пароме, он чувствовал себя счастливым и готовым на любую авантюру. Он с ужасом думал о необходимости ехать домой и нарочно пропустил первый поезд в Трентон. Он зашел в буфет Пенсильванского вокзала, съел печеных устриц и сладкого маису и потребовал стакан хереса, хотя и побаивался, что негр-официант не подаст ему спиртного. Он долго сидел в буфете, читал "Светскую жизнь" и пил херес, чувствуя себя светским мужчиной и путешественником, но его ни на минуту не покидала мысль о том человеке, о его дрожащем, бледном, измученном лице и как он тогда плелся по лестнице. Ресторан постепенно пустел. Официанту, пожалуй, кажется смешным, что он так долго сидит. Он уплатил по счету и, прежде чем успел собраться с мыслями, уже сидел в трентонском поезде.