место, пока бумага не прохудилась.
65
«То want a love that can’t be true». Его веки задрожали. Я замолчал. Песня, потрескивая, крутилась вхолостую. За соседним столиком глухой голос заказал виски с содовой. Кто-то приподнял штору. Проливной дождь. Штора тяжело упала обратно. Расколдованное дневным светом кафе вновь накрыло магией полутьмы. Удивительно, я думал, что внутри не будет пространства между людьми. Но все сидели, погруженные в свои кресла и мысли.
— Она пришла? — спросил он, не открывая глаз. В тусклой дымке, окутавшей нас, его красно-серый галстук казался серым, просто серым. — Так она пришла? — повторил он.
Я не ответил.
— Но она же должна была прийти! Разве нет? Она же пришла! — Он говорил так настойчиво, как будто не только я, но и он тоже, как будто мы оба ждали, что она придет. Как будто мы оба зависели от ее прихода.
— Да, — наконец ответил я. — Юкико пришла.
— Пришла-таки! — Он выдохнул.
— Только…
— …Только что?
— Она стала чужой. Спустя четыре месяца я едва узнал ее. На ней была школьная форма, на голове раскачивался хвостик, она выглядела как обычная девочка. Идя ко мне, она смущенно отводила взгляд в сторону. Встала предо мной, опустив голову. Только тогда я узнал Юкико — по запаху. Эта робость. Мне хотелось сделать ей больно. Я схватил ее, одиннадцатилетнюю девочку, за плечи. Начал трясти. Ударил по лицу. Она молча снесла удар.
«Почему ты не смотришь мне в глаза? — Я приподнял ее лицо за подбородок. — Посмотри на меня. Хотя бы так. Я ненавижу тебя. Слышишь? Я ненавижу тебя за то, что ты вынуждаешь меня быть таким, как все. Как те, кто распускает про вас слухи».
Наконец она посмотрела на меня: «Они говорят правду».
Наши взгляды сцепились. Ближе. Еще ближе. Я поцеловал ее. Дальше. Еще дальше. Что-то подошло к концу. Я оттолкнул ее, и она отвернулась. Птица без крыльев шла по песчаной прихрамовой площадке.
«Между нами все кончено! — заорал я. — Окончательно и бесповоротно!»
Но ее белые носки уже скрылись за кустами. Из храма гремела Сутра сердца[6].
66
Как описать горечь? Я был разбитым стеклянным сосудом, а пространство, которое я когда-то охватывал, слилось с пространством вокруг. Я блуждал по безлюдной пустыне, под ногами моими — острые ножи. С каждым шагом я понимал, что вряд ли куда-нибудь дойду.
Некоторое время я обходил стороной дом Миядзима. Вместо того чтобы пойти направо, я шел налево, вместо того чтобы пройти прямо, я шел обходными путями, а если не удавалось его избежать, переходил на другую сторону улицы. Я содрогался при мысли, что Юкико может выглянуть в окно или что я столкнусь с ней на улице. Эта мысль делала меня ничтожно маленьким. Юкико могла ткнуть в меня пальцем, припомнить мой долг. Мне даже хотелось этого. Я был настолько ничтожным, что мне хотелось, чтобы она оказалась худшим другом, чем я.
Но это было не так.
Довольно скоро я забыл, что мы раньше дружили, и когда я забыл, случившееся потеряло для меня всякое значение. Моя забывчивость стерла вкус ее губ с моих. Я лишь смутно помнил момент их соприкосновения. Было ли это вообще поцелуем? Скорее легким касанием, казалось мне. Но даже его я забыл.
67
Стоит сказать, что я быстро натренировался избегать.
Хотя Миядзима были нашими ближайшими соседями, за несколько лет я не встретил никого из них. По слухам, отец был прикован к постели болезнью, а мать работала по ночам. Что бы это ни значило, ее видели крайне редко и вечно спешащей, с растрепанными волосами, с мешками и сумками наперевес. Поговаривали, что она якобы таскает запрещенные товары или даже что она сумасшедшая. Как бы то ни было на самом деле, ее нарекли сумасшедшей. Все сходились во мнении, что безумие написано у нее на лице. Единогласно: «Это видно невооруженным глазом».
Всеобщее одобрение получила лишь новость о том, что Юкико — бедная девочка, как ее продолжали называть, — заняла первое место в математическом конкурсе. Однако кто знает, правда ли это? Кто знает, не выдумана ли эта история? Одно было ясно: лучше не иметь ничего общего с Миядзима. Я тоже так думал, пока судьба — глупое совпадение, как я тогда посчитал, — не свела нас в последний раз.
Мне было шестнадцать. Начало учебного года. На уроке зачитывали имена учеников. Я скучал и вертел в руке пожеванный карандаш. Вокруг еще тридцать таких же умирающих со скуки ребят. Каникулы пролетели незаметно, и было смутное предчувствие, что так будет всегда. Что так же незаметно пролетит и жизнь.
«Фудзивара Ри!» — «Здесь!» — «Хаяси Дайи-ти!» — «Здесь!» — «Кугимото Сакуя!» — «Здесь!» — «Миядзима Юкико!» — «Здесь!»
Карандаш треснул. Я не поднимал взгляд. Она здесь! Здесь! Здесь!
«Ояма Харуки!» — «Здесь!» — «Тагути Хиро!» — «Здесь!»
Красная нить, нить судьбы. На веки вечные.
«Уэда Сакико!» — «Здесь!» — «Ямамото Айко!» — «Здесь!»
Она — спина. Худая спина. Только и всего. Иногда я тоскую по дому. Бабочки, желтые, синие, зеленые. Пыльца на их крыльях. Черное одеяние монаха. Сутра сердца. Монотонное пение. Я ненавижу тебя. Слышишь? Мне все равно. Друзья приходят и уходят. А ты не можешь уйти? Принцесса. Я перед тобой в долгу. Тс-с, тс-с. Безлюдная пустыня. Небо рушится. Я хотел тебе сказать. Между нами все кончено.
Кончик карандашного грифеля впился в ладонь.
Мимолетная боль.
68
В первый же день я решил, что если мне многие годы удавалось избегать людей, живших по соседству, значит, получится и в классе. В конце концов, там достаточно места, чтобы не пересекаться, и, как я уже сказал, я натренировался. Для меня не было ничего проще, чем самыми непростыми путями обходить человека. Вот только я не мог знать, что продемонстрировать свой навык мне придется уже на второй день.
Не знаю, кто был первым камешком, что вызвал лавину. Все началось с чьего-то безобидного: «Она воняет. — Я отчетливо слышал это. — Она воняет».
Еще я слышал громкий смех. Чей-то безмолвный указательный палец, кто-то поморщил нос. Шепот Юкико: «Перестаньте!»
Снова хохот: «Она воняет, как будто у нее рыба под юбкой».
Кто-то схватил ее. Я отчетливо видел это. Она отпрянула.
«Чего уставился?» — бросил мне кто-то в лицо. Я отвел взгляд. Я ничего не видел. И на третий» четвертый, пятый, шестой