– Этакий допрос небось цельный час займет, а?
– Да, вполне возможно.
– А у меня тут харчей ни крошки. Вот у соседки внизу, в полуподвале, у ей завсегда на плите эрзац-кофей, а то и настоящий. Глядишь, и хлебца мне даст. Можно, я к ней сбегаю? Прям так, в исподней юбке… В шесть-то утра никто меня не увидит… и не сбегу я.
В результате он меня отпустил, “к соседке”. Единственное, что я украдкой прихватила с собой, были сумка с кошельком и пустая бутылка. Я знала: на арест всегда приходят двое. И если второй караулит внизу, разобьется либо бутылка, либо его башка. Без сопротивления я с ними не пойду.
Выходя из квартиры, я успела заметить, как госпожа Якобсон побелела, провела этого человека на кухню и сказала:
– Ах, заходите сюда, посидите, пока ей там внизу соорудят бутерброд. – Она усадила его на стул и придвинула поближе кухонный стол, так что он очутился как бы в ловушке.
Внизу в подъезде стоял второй. Я спонтанно сменила роль. Ни секунды не раздумывая, воскликнула:
– Батюшки! – Я прикинулась заурядной молодой бабенкой. – Собралась перед работой почистить дверную ручку, а младшенький, ему всего-то два с половиной годочка, возьми да захлопни дверь. Пришлось в исподней юбке к свекрухе идтить за вторым ключом, а тут на тебе! – мужик в колидоре, глазки строит! Нет, надо же! Все вы, мужики, одним миром мазаны! – И так далее.
Агент чуть со смеху не помер, дал мне шлепка по заду – развлекся на все сто.
– Ладноть, – сказала я, – никто меня не видит. Через пять минут вернусь.
Мне понадобилось огромное самообладание, чтобы не спеша дойти до следующего угла. Потом я кинулась бежать. Обратилась к первому встречному, пожилому работяге, коротко рассказала, что случилось.
– Заходи в подъезд! – сказал он. – Я дам тебе свою ветровку. Ты маленькая, а я большой. Куртка тебе до колен будет. А потом мы пойдем к какой-нибудь твоей знакомой, возьмешь у нее шмотки. – По всей видимости, он здорово обрадовался: – Пусть я даже на работу опоздаю, дело того стоит! Хоть маленько насолю этим гнидам.
Обрывком бечевки он связал на макушке мои непокрытые волосы и отвел меня на квартиру семьи Вольф. Эрнст жил тогда на Нойе-Кёнигштрассе, с родителями, теткой и младшей сестрой, искусствоведом Теей Вольф. Отцу его уже перевалило за восемьдесят, и фактически главой семьи был Эрнст. Родственницы его очень возмущались, что он, человек, который обо всем заботился и все решал, завел роман с девушкой много моложе себя. Они на дух меня не выносили.
Но сейчас незамедлительно пришли на помощь. Теа Вольф подарила мне летнее платье, в котором я вполне могла опять выйти на улицу. В остальном у меня, по сути, ничего не было, лишь несколько пфеннигов в кошельке да еврейское удостоверение. Пустую бутылку от сельтерской я пока выбрасывать не стала.
Позднее я окольными путями еще раз связалась с Якобсонами и узнала, что моя квартирная хозяйка на целый час задержала гестаповца разговорами, до полного идиотизма дошла – показывала ему семейные фотографии. И я действительно склоняюсь перед величием этой совершенно заурядной, простой женщины, которая перебралась в Берлин из провинции. Она знала: ей самой, ее мужу и детям не спастись. И на самом деле рискнула всем, была готова к тому, что их всех убьют на несколько месяцев раньше, лишь бы обеспечить мне преимущество перед гонителями.
Как эта история закончилась, я тогда тоже узнала. Через час с лишним второй гестаповец поднялся в квартиру и спросил коллегу:
– Ну, вы скоро?!
Когда оба поняли, что случилось, вспыхнула страшенная перебранка. Оба винили один другого, пока не вмешалась госпожа Якобсон:
– Господа, я с удовольствием подтвержу, что вы целый час ждали напрасно. Моя жиличка – девица беспутная, частенько не ночует дома. Стало быть, вы просто не могли выполнить свою задачу.
Но оба они так боялись друг друга, что не смогли согласиться на такую версию. Сдуру сказали правду. Госпожу Якобсон вызвали в гестапо и устроили ей очную ставку с обоими, физиономии у которых были сплошь в синяках.
– Вы узнаёте этих людей? – спросили у нее.
– Они очень изменились, – ответила она.
А один из давешних визитеров заметил:
– Если б знали, что такая молодая девчонка окажется крепким орешком, мы бы весь квартал полицией оцепили.
Засим госпожу Якобсон целую-невредимую отпустили домой. Немногим позже, в марте 1943-го, вся ее семья была депортирована и убита.
3Час был ранний, и я не знала, куда податься. И пока что пошла к Ирене Шерхай, лучшей своей подруге. Ей я поверяла все свои мысли и чувства, планы и суждения. Ирена, еврейка наполовину, жила со своей матерью Сельмой на Пренцлауэр-аллее. Ее отец, еврей, уже умер. Нееврейка-мать постоянно боялась за дочку.
Встретили меня там очень сердечно, но я понимала, что долго у них оставаться нельзя. Вполне возможно, меня станут искать у друзей. Сельма Шерхай дала мне в дорогу носовой платок и рубашку на смену, потом мы в большом волнении распрощались:
– До встречи после освобождения!
Тем временем я смекнула, где меня будут искать в последнюю очередь: в логове льва. Надо спрятаться в полицейской казарме, точнее у Эмиля Коха. Он служил в полиции штатным пожарным. На участке, расположенном в восточном предместье Берлина.
Много часов я провела там, просто сидя на длинном столе и болтая ногами. То и дело заходили пожарные, для которых появление женщины в этом месте стало необычным и желанным развлечением. Каждый шутил со мной, получая веселый и кокетливый ответ. У меня было вполне хорошее настроение. “Первый решающий этап позади, – думала я, – здесь гестапо меня искать не будет”. На душе стало куда легче, нежели в мучительные предшествующие месяцы.
Ирена Шерхай, лучшая подруга Марии Ялович. 1945 г.
Эмиль каким-то образом умудрился предупредить Ханхен и шепнул мне, чтобы я приехала к ним в Каульсдорф ближе к ночи.
Я знала, что на них можно положиться. При жизни моего отца госпожа Кох без устали твердила: “Этот домик по-прежнему ваш. Наш дом – ваш дом”. Но вместе с тем мне было ясно, что и в Каульсдорфе надолго остаться нельзя. Среди тамошних соседей хватало и мерзавцев, фанатичных нацистов, перед которыми дрожала вся округа. Эти люди ни в коем случае не должны узнать, что я там. Поеду в Каульсдорф, когда хорошенько стемнеет, а день-то был, считай, самый длинный в году, и темнело поздно.
Уже ночью, собираясь спать, я попросила Ханхен Кох:
– Будь добра, одолжи мне, пожалуйста, ночную рубашку!
– Ах, барышне требуется ночная рубашка? – ехидно спросила она. И я поняла, что допустила ошибку.
В конце концов госпожа Кох принесла ночную рубашку, вышитую, с ажурной строчкой по вырезу. Ей подарили ее на конфирмацию, и она ни разу ее не надевала.
– Очень добротная вещь! – подчеркнула она. Сама-то спала всегда в нижнем белье.
Я получила урок: надо быть осторожной и побыстрее приноравливаться к жизненным привычкам людей, которые меня принимали. Без помощи мне не обойтись, и я не вправе никого сердить.
На следующий же день я опять отправилась в город. Перво-наперво на Розенталер-штрассе, 44. Мне было так страшно снова войти в знакомый с детства дом. Я по-детски боялась, что этот дом, который я так хорошо знала, тоже узнает меня и подставит под удар.
Я хотела навестить Хильду Хаушильд, многолетнюю приятельницу дяди Артура. Он не женился на ней, потому что она не была еврейкой и в тогдашнем обществе ее бы не приняли. Но он помог ей перестроить во флигеле мансарду. Я часто гостила в этой на удивление красивой и со вкусом обставленной квартире.
Познакомились они на рынке, где Артур держал палатку с шуточными товарами. Например, у него можно было купить металлическую имитацию большой чернильной кляксы, положить ее на документ и таким манером кого-нибудь разыграть. Или спичечные коробки, которые начинали жужжать и скакать, как только к ним прикасались.
С работницей рынка Хильдой Хаушильд Артур завел шашни, заговорив о ее невероятно густой шевелюре. Вообще-то она была скорее дурнушка: лицо красноватое, нос тоже не сказать чтоб изящный, да и зубы плохие. А вот волосы – просто чудо, она чуть не каждый день ломала застрявшие в них расчески. Артур представился ей, сказав: “Мадемуазель, я подарю вам расческу, которая нипочем не сломается”.
Тетушке Грете было ох как непросто, с одной стороны, вести строго кошерное хозяйство брата, а с другой – мириться с этими отнюдь не ортодоксальными отношениями. Она на дух не выносила Хаушильд. Нередко между ними случались жуткие перебранки. Грета на всю лестницу осыпáла бранью подругу брата, а та кричала в ответ: “Лучше сварите вашему братцу порядочную кастрюльку жратвы, чтоб он с голоду не помер!”
Правда, мои отношения с Хильдой оставались безоблачны, даже после смерти Артура. Я навещала ее, она подсовывала мне продукты и всегда принимала у себя как близкую родственницу. И вот сейчас я с замиранием сердца и в радостном предвкушении поднималась к ней в мансарду. Не сомневалась, что она мне поможет. Глядишь, отправит к своей семье на Балтику.