Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

— Нет, все же, возможно, это наш недосмотр. Ну, вот что я думаю: надо бы на днях его сиятельству самому нанести визит его светлости Кире и учтиво с ним побеседовать, — заключил Ясуи, впервые почувствовав некоторое облегчение.

У обоих в голове прочно засела мысль о том, что, раз они имеют дело со знатным сановником, вельможей четвертого ранга, тут требуется особая деликатность в обращении. Для них основой основ, вероятно, служила глубокая убежденность, что не обращать внимания на этикет можно только с теми выскочками, что, родившись в мирное время и получив без труда приличное воспитание, проскользнули на свои посты, как юркие угри.

На следующее утро князь Асано ожидал выхода хозяина в гостиной дома Киры. Таков был итог его беседы накануне вечером с двумя старшими самураями, которые настоятельно советовали не пренебрегать визитом. Его паланкин проследовал в ворота усадьбы как раз в тот момент, когда из них выносили паланкин князя Сакёноскэ Датэ, недавно назначенного распорядителя по приему посланника государя-инока.[36]

Судя по всему, князь Датэ только что нанес главному церемониймейстеру двора визит вежливости. Когда их паланкины поравнялись, оба вельможи обменялись дружелюбными улыбками и слегка поклонились друг другу.

По тому, что князь Датэ только что покинул усадьбу, было ясно, что хозяин дома, а не в отлучке, однако князь Асано ожидал в гостиной уже не менее получаса. Наганори Асано Такуминоками было тридцать пять — мужчина в самом расцвете сил. Его холеное слегка удлиненное лицо с необычайно белой кожей казалось совсем молодым, так что на вид князю можно было дать гораздо меньше его возраста. Отец скончался, когда Наганори было всего девять лет от роду, и мальчик поневоле оказался во главе всего удела Ако с доходом в пятьдесят три с половиной тысячи коку риса. В этом качестве он бессменно пребывал с тех самых пор, приобретя с младых ногтей решительность нрава, силу воли и привычку повелевать людьми, что вносило в его натуру элементы необузданной резкости. Эти его свойства ни для кого не были в диковинку. Как и прочие отпрыски родовитой самурайской знати, он привык жить в особом окружении со своими особыми устоями и правилами, не задумываясь над тем, что весь остальной мир может существовать по каким-то иным законам. Он был убежден, что мир именно таков, каким он его видит, и верил, что иначе быть просто не может. Впрочем, никогда ранее эта его уверенность не вступала в соприкосновение с враждебной реальностью, поскольку в доме у него, как и в удельных владениях, жизнь шла по заданному им курсу. Основываясь на своих убеждениях, Наганори чтил кодекс самурайских добродетелей Бусидо и искренно любил своих вассалов.

Кира все не появлялся.

И что он только там делает?!

Обуреваемый мрачными подозрениями, князь Асано слегка пошевелился — колени устали от неподвижного сидения на полу.

Заставлять гостя долго ждать приема — это противоречит всем правилам светского этикета. Конечно, тому, наверное, есть своя уважительная причина, иначе чем же объяснить столь затянувшееся ожидание? Ему и в голову не приходило, что подобное обхождение может явиться всего лишь прихотью хозяина. Да и с какой стати он должен был искать здесь какой-то тайный злой умысел? «Динь-динь-динь-динь» — уныло пробили где-то вдалеке часы. В усадьбе было мрачно, безлюдно. Только слышно было, как переступает воробей по карнизу. Одинокая муха бесцельно кружила по комнате, рассекая застоявшийся воздух. Асано некоторое время следил за ее неторопливым полетом, но в конце концов, утомившись, вернулся к своим раздумьям.

— Коли хозяин заставляет себя столько ждать, придется ограничиться коротким приветствием и на том откланяться, — решил князь.

В этот миг отодвинулась створка фусума, и в гостиную вошел Кира.

— Прошу прощенья, что заставил ждать, — обмолвился он, опускаясь на колени, так что подол кимоно, подняв легкий ветерок, зашуршал по циновке. На лице царедворца отчего-то застыло выражение глубокого недовольства.

Князь не мог отделаться от чувства внутреннего дискомфорта, но тем не менее произнес слова приветствия со всей полагающейся учтивостью:

— На вашего покорного слугу нежданно было возложено тяжкое бремя служебных обязанностей. По молодости и незрелости не мыслю себе исполнения сих обязанностей без содействия высокопоставленных особ. Покорно прошу не отказать в наставлении и совете.

— Да что уж там, напрасно прибедняетесь, не в чем вас особо и наставлять, — безразличным тоном сухо отвечал сановник, повернувшись боком к гостю и принимая от служанки трубку с табаком.

Молча он принялся приминать тонким белым пальцем табак в трубке. В гостиной веяло холодком отчуждения. Непохоже было на то, что Кира произнес свою сентенцию из скромности. Князь все еще не понимал, к чему клонит собеседник, но его преследовало ощущение, будто его просверлили чем-то острым до самого нутра. Чувство дискомфорта, которое он испытал в самом начале аудиенции, разрослось и сгустилось — будто чернильная жидкость, выпущенная каракатицей, разлилась в груди.

На мгновение воцарилась гнетущая тишина. Кира преспокойно поднес трубку ко рту и выпустил тонкую струйку ароматного дыма.

— Как скажете, ваша светлость, — выдавил из себя князь, изобразив на лице улыбку. — Однако для меня было бы величайшей честью получать от вас указания и советы. Нижайше прошу не отказать в наставлениях.

— Н-ну… — уклончиво отвечал Кира, затягиваясь.

Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову. Лицо его неожиданно прояснилось.

— Вот что, коли так, отмечу одно важное обстоятельство. В приемную для посланников его величества следует ежедневно приносить надлежащие дары. Это очень важно для создания благоприятного настроя. Так что не забудьте…

— Хорошо, — сказал князь и посмотрел на вельможу, не вполне понимая, что тот имеет в виду.

На губах у царедворца играла улыбка, а глаза, казалось, давали понять, что аудиенция окончена. Конечно, он решил загадать гостю загадку. Что-то недосказанное было в этих нескольких словах, какой-то особый смысл таился в них.

— Да, все дело в настрое. Если не будете забывать об этой важной детали, все остальное… в общем, больше мне, пожалуй, сказать вам нечего, — лукаво добавил Кира.

Князю совет касательно ежедневных подношений посланцам императора показался весьма странным и подозрительным, но, взвесив все обстоятельства, он решил, что переспрашивать будет неприлично и, с уверениями в совершенном почтении, он начал откланиваться. На сей раз хозяин, у которого настроение, как видно, исправилось, проявил больше любезности, чем поначалу, и проводил гостя до выхода.

На обратном пути, покачиваясь в паланкине, князь Асано тщетно пытался рассеять туман обуревавших его сомнений. Как ни раскинь, слова сановника нельзя было принимать за чистую монету. Да еще эта странная перемена — неожиданное дружелюбие…

— А может быть, он просто решил поиздеваться, заморочить мне голову?

Предположение было не лишено оснований.

— Поворачивайте к усадьбе дежурного управляющего замка в нынешнем месяце[37] его светлости Цутия, — сердито приказал он носильщикам.

По счастью, дежурный управляющий Цутия Сагаминоками оказался дома. Похоже, он был несколько удивлен неожиданным визитом, но, выслушав князя, согласился, что совет главного церемониймейстера звучит более чем странно.

— Так и сказал: подносить дары ежедневно? Никогда такого не бывало. Распорядителю приема посланников Его величества главное — не допускать небрежностей в этикете. Вам Кира насчет этого что-нибудь говорил? — спросил князь Сагами, хотя для него уже было вполне очевидно, на что намекал главный церемониймейстер.

Князь Асано, чувствуя, что собеседник жалеет его, молодого и неопытного, от смущения покраснел. Наконец-то он уразумел, что имел в виду Кира, загадывая свою загадку, и теперь сердце его переполняли гнев и возмущение.

С того памятного дождливого вечера, когда он так легко отправил к праотцам назойливого сыщика, Хаято Хотту будто подменили. Куда бы он ни шел, повсюду его преследовало отвратительное ощущение, будто на него откуда-то смотрят, будто кто-то неотступно следит за всеми его действиями.

По прошествии некоторого времени он отправился в харчевню «Синобу» расспросить, из какого клана тот самурай, Хэйсити Кобаяси. Хозяйка, дивясь наивности юноши, поведала ему, что с того вечера уже несколько раз наведывались полицейские чины, расспрашивали всех, как он, Хаято, выглядит, и какие у него особые приметы. Ронин только улыбнулся в ответ. Выходило, что Хэйсити Кобаяси был из дома Уэсуги, а значит, и самурай, с которым они дрались в ту ночь, тоже из вассалов Уэсуги. Ну что ж, по крайней мере противник был благородных кровей. Хоть бы и он тогда вышел победителем — какая разница! Что жизнь, что смерть — все едино. Так рассуждал Хаято в ту ночь, но при свете дня стала понятна вся нелепость подобной мысли.