из закручивающихся в спираль листьев, таких тонких, что они напоминали кружево. Моя шпага была легче многих и прекрасно подходила к моему телосложению. Несмотря на гнев, который охватывал меня всякий раз, когда я думала об отце, передо мной все равно вставали воспоминания: как он впервые дает мне в руки деревянный тренировочный меч, как мой смех порхает под стропилами конюшни, как четырехлетняя я бегу по неровным половицам, присыпанным соломой и залитым солнечным светом. А потом — тот день, когда он впервые дал мне настоящую шпагу вместо тренировочной. Как он улыбнулся, поднес ее к свету и даже поклонился, произнеся:
— Мадемуазель, ваш клинок.
На какой-то миг папина фирменная улыбка отразилась на лезвии моей шпаги. Но сразу же исчезла. Я была одна. Я положила шпагу в сундук.
— Таня? — В дверях стояла мама. — Как ты?
На меня накатила мучительная волна изнеможения.
— Таня?
— Со мной все будет хорошо.
Она смотрела будто не на меня, а сквозь меня.
— Позволь помочь тебе.
— Кучер может…
— У меня достаточно сил, чтобы помочь тебе дотащить этот сундук. — Она схватилась обеими руками и налегла всем телом, чтобы сдвинуть сундук с места. Я поспешила на помощь. Может, поломанная дочь и сломленная мать и не составят вместе одного целого человека, но мы справились.
Она осторожно встала, распрямила спину и разогнула покрасневшие от напряжения пальцы. Когда мама выпрямлялась, ее плечи вздрогнули под платьем. Она казалась такой худенькой. Такой хрупкой.
Моя мать могла бы заставить меня остаться с ней. Могла бы порвать письмо и решить, что дочери лучше быть со своей матерью. Но отец хотел дать ей свободу, возможность жить, не переживая все время за меня. Вот что она — он — они думали обо мне. Нет, нет. Papa любил тебя. Maman любит тебя.
Однако же я чувствовала, будто разрываюсь на части, и ощущала боль в месте разрыва. Если бы только я не была такой. Если бы меньше была собой.
Прошло две недели с тех пор, как не стало папы. Мама написала мадам де Тревиль в тот же день, когда получила мое согласие. Ответ пришел вчера: мне нужно было прибыть в Париж не позднее чем через две недели.
— У меня для тебя кое-что есть. — Голос матери ворвался в мои мысли. У нее на ладони лежал папин золотой перстень с печаткой. — У меня останется печать. Он хотел, чтобы этот перстень был у тебя. Он никогда не брал его с собой в поездки — слишком уж ценная вещь.
— В письме он об этом не упоминает, — удивилась я.
— Нет, но он говорил мне об этом много раз, перстень у него с тех времен, когда он был мушкетером. Это уже стало нашей с ним дежурной шуткой: он все время повторял, что перстень должен достаться тебе, я отвечала, чтобы он перестал говорить об этом… — Ее голос дрогнул. — Я подумала, может, ты захочешь повесить его на цепочку. Вряд ли ты сможешь носить его на пальце, оно тебе велико.
Чувство изумления, охватившее меня, было теплым. Я повернулась спиной, чтобы мама застегнула цепочку. Цепочка оказалась длинная, и перстень скрылся под вырезом платья.
Послышался громкий удар: это моя шпага стукнулась о борт сундука. Нанятый кучер, который загружал сундук на багажную раму, приподнял брови, а я старательно отводила глаза. «Правильно упаковать обувь — та еще задачка, не правда ли?» Когда сундук был уложен и закреплен на своем месте, я поднялась в экипаж. Мать тихо сказала что-то кучеру и сунула ему несколько лишних монет. Так странно было смотреть на нее с высоты сиденья: она всегда была выше меня.
— Таня, я… — Она запнулась, а затем вздохнула. — Поезжай с Богом. Запирай дверь на ночь. Твои дядя с тетей приедут завтра и заберут меня к себе на несколько недель, чтобы я подумала, что делать дальше. Пришли весточку, когда устроишься. И веди себя хорошо — это твой шанс найти подходящего мужа. Пожалуйста, не забывай об этом.
Я вглядывалась в мамино лицо: в ее темных глазах отражались мои, темные волосы были похожи на мои, она подалась корпусом ко мне, а плечи ее поднялись, словно гребни волн. Я не сказала маме, что эта поездка значит для меня гораздо больше, чем возможность выйти замуж. Если мне повезет, я сделаю так, что убийца моего отца больше никого не сможет убить. Мушкетеры позаботятся об этом.
— Ну что ж, — сказала она, прочистив горло. — Мне надо собираться. А тебе пора ехать, чтобы не опоздать. Мадам де Тревиль ждет тебя.
Мама вернулась в дом. Когда экипаж отъезжал, я высунула голову в окно. Она неподвижно стояла у кухонного окна. Наши взгляды встретились.
Она подняла руку в прощальном жесте. Я в ответ подняла свою.
Вот наконец и Франция во всем ее великолепии: убегающие к горизонту поля, ярмарки на окраинах деревень, церковные колокола, отбивающие ту же мелодию каждый час. Цветы, складывающиеся в удивительные композиции, люди, толпящиеся на каждом углу. Пасторальные пейзажи, сменяющиеся густонаселенными городами. Все было так ново, так ярко, так удивительно.
Вуаля: бедная, больная Таня наконец-то увидела Францию. Но все это было неважно.
Пустое место рядом со мной зияло, словно открытая рана. Я никогда не думала, что однажды поеду дальше, чем в Бретань. Зачем вообще больной девушке покидать Люпьяк? Зачем уезжать за пределы Южной Франции? Однако в мечтах я иногда представляла себе поездку в Париж с отцом. Мы бы провели в дороге две недели, и в пути он рассказывал бы мне о нашем путешествии. Отмечал каждый город, где он побывал. Я услышала бы истории о его мужестве и доблести из уст других людей.
— Как я, по-твоему, буду фехтовать с моими головокружениями?
— Ты права. Головокружение — это проблема.
Я не ожидала такого ответа.
— А ты умеешь подбодрить!
— Ты неправильно меня поняла. Oui, это проблема, но мы можем ее решить.
— Как?
— Ты должна всех превзойти. Ты должна трудиться усерднее, тренироваться больше, заставить свои мышцы затвердить все движения. Ты должна настроиться на противника, чтобы чувствовать, когда он пойдет в атаку, чувствовать это по движению воздуха, по напряжению в его мускулах перед выпадом. Тогда твои головокружения не будут иметь значения. Потому что, даже если ты не так стремительна, даже если тебе нужно придерживаться за стену, даже если фигура противника размыта, ты будешь знать, чтó он собирается делать в любой момент времени.
Я резко проснулась, едва не ударившись головой о