больше. Как и в прежние времена, его сознание парило над физической оболочкой. Ронан вдруг обнаружил, что весьма трепетно относится к своему человеческому телу. Только взгляните на этого бедного засранца, лежащего на земляном полу. Посмотрите, с какой любовью его кожа украшена татуировками. Он мог сколь угодно долго размышлять, как сильно ненавидит свою жизнь и свое тело, но каждый рисунок на его теле служил маленьким доказательством, что в глубине души он любил свое тело, заботился о нем и пытался изменить его по своему вкусу.
Из глаз, носа и ушей Ронана сочилась черная жидкость.
Благодаря своему нынешнему положению Ронан наконец понял природу ночной грязи, как не осознавал ее раньше. Приступ вызывало не отсутствие силовой энергии, а скорее избыток энергии мира человеческого. Два вида энергии существовали в равновесии, одна противостояла другой. Его тело, лежащее сейчас внизу, было создано для мира с иной атмосферой, мира, в котором царила магия. Без нее этот мир медленно убивал Ронана. Это не было ни хорошо, ни плохо. Побочный эффект его пребывания здесь, только и всего.
Луч фонарика метнулся в сторону, осветив пространство коридора без окон, способного спровоцировать приступ клаустрофобии. Одна из стен представляла собой кирпичную кладку с остовом каркаса. Другая была из шлакоблока, обильно раскрашенного в цвета, достаточно яркие, чтобы победить темноту. Позади тела Ронана виднелись изображения разноцветной чешуи, когтей и изогнутого хвоста, однако общая картина оставалась скрытой.
По всей видимости, это был тот самый живительный магнит, что привел сюда сознание Ронана. Фреска. Вся стена позади распростертого на земле тела казалась живой благодаря гудящей в ней энергии. И пока она успешно сдерживала ночную грязь.
– Почему это место замуровано? – спросил первый голос. Диклан.
Ронан узнал его.
– Какое?
– Что какое?
– Прости, я не слышу этим ухом. Что ты сказал?
Луч фонарика вновь метнулся, остановившись на лице второго собеседника. Его лицо выглядело изможденным, а заостренные черты напоминали скорее рисунок, нежели живого человека. Парень бессознательным жестом коснулся уха длинными худыми пальцами. Его волосы были неровно подстрижены, а наряд из отутюженного хлопка и гладкой шерсти слишком шикарным для пыльного подземелья.
Ронана охватил восторг.
Еще до того, как парень назвал свое имя, на него обрушилась одна-единственная мысль: все будет хорошо.
Второй голос принадлежал Адаму Пэрришу.
– Для чего здесь построили вторую стену? – спросил Диклан.
– Я предполагаю… – Адам замолчал, затем начал заново, успешно скрывая вирджинский акцент. – Думаю, она появилась, когда возводили пристройку наверху, поскольку потребовалась большая площадь для опоры. Картина – фреска, изначально украшала фасад. Но затем построили новую наружную стену, и фреска оказалась скрыта за ней.
В памяти всплывали воспоминания о несколько ином образе Адама, более юном, менее утонченном. Картинки, притягательные как живительные магниты, проносились перед глазами Ронана. Школа Агленби, ненавистный трейлер, пустая квартира, заброшенный склад в Вирджинии, пологие склоны бескрайних полей вокруг Амбаров. Ночные поездки, волнительные прогулки в темные пещеры, напряженные взгляды из-за школьных парт, прижатые ко рту костяшки пальцев, крепкие объятия на прощание.
Воодушевление Ронана уступало место чему-то более сложному. Он начал вспоминать, что между ними все закончилось плохо. Отчасти хотелось винить в этом Адама – Ронан помнил, как почувствовал себя непонятым и использованным, – но в глубине души он осознавал, что причиной проблем стал он сам. Какое бы будущее ни сулило их яркое, бурное прошлое, теперь оно стало невозможным.
– У тебя есть идеи, почему он спит? – спросил Адам. Парень взглянул на тело и отвел взгляд. Теперь Ронан увидел, что Адам настолько далек от него, насколько это вообще возможно: он даже стоял впол‑ оборота, словно уже уходил.
В отличие от Адама, Диклан не содрогался, глядя на беспомощное тело брата, хотя выражение его лица оставалось мрачным. Он поспешно наклонился вперед и рукавом пиджака стер с лица Ронана следы ночной грязи.
– Я надеялся, что ты знаешь. Не мог же наш отец его приснить. Тогда магнит понадобился бы ему гораздо раньше.
Адам провел пальцем по зашитому краю кармана брюк; там не было дыры, но именно в этом месте она любила появляться. И тогда Ронан заметил часы Адама. Впервые ему удалось воскресить воспоминание так же легко, как и раньше, когда он был в своем физическом воплощении. Он приснил эти часы для Адама, когда тот уезжал в Гарвард. Это было самое близкое к признанию в любви, что он смог придумать; язык, на котором люди привычно выражали привязанность, всегда казался Ронану не подходящим. Неуклюжим. Напыщенным. Фальшивым. Ронан изъяснялся другим языком, а свой словарный запас почерпнул из просмотренных на YouTube фильмов. Но часы… часы показывали время в том часовом поясе, где находился Ронан, и кричали о том, что он хотел бы сказать:
Думай о том, где я, – говорили они. – Думай обо мне.
Сейчас стрелки часов не двигались.
Адам по-прежнему не смотрел на Ронана.
– Кстати, а где Бензопила?
– Фарух-Лейн не упоминала о птице, – ответил Диклан.
– Ронан будет в ярости, если с ней что-то случится.
Диклан пробурчал что-то о том, что брат не в том положении, чтобы предъявлять претензии. Ронан пропустил его слова мимо ушей и вместо этого попытался восстановить свои воспоминания о Бензопиле. Крылья, когти. Деревья. Кабесуотер. Линденмер. Опал. Слова и образы, связанные с присненным вороном, стремительно возвращались. Скоро, – подумал Ронан. – Он вернет себе их все. И снова станет Ронаном Линчем.
Ему просто нужно проснуться. Каким-то образом.
– Я дам тебе ключ от помещения, – сказал Адам Диклану. – Только приходи, когда в магазине никого нет, и тогда проблем не будет.
– Как часто ты здесь работаешь?
Адам покачал головой.
– Ох, нет. Я не смогу. Не стану… Я показал тебе это место, но не собираюсь, типа, не смогу сюда приходить…
Тон Диклана стал холодным и деловым.
– Он собирался переехать сюда ради тебя.
Они стояли лицом к лицу, а между ними пролегла пропасть. С одной стороны – страна взрослой жизни, где жил Диклан, на лице которого сейчас читалось разочарование и осуждение. С другой – туманный мир, объединяющий в себе все то, что осталось в юности. Там остался и Адам. Он неуверенно нахмурил брови, еще раз посмотрел на Ронана и снова отвел взгляд.
– Послушай, – сказал Адам, – Ронан сделал свой выбор. И он выбрал не меня.
Это показалось Ронану глубоко несправедливым. Мир сделал выбор за него. Черное пятно на рукаве Диклана служило тому доказательством. Предоставленный самому себе, Ронан выбрал Адама, он не сомневался, что выбрал его. Разве он не приехал в Кембридж, хотя ненавидел города и обожал Амбары? Разве он