На станцию Инза мы прибыли рано утром 22 июля. Отсюда Казанская железная дорога разветвлялась на Симбирск и на Сызрань. Пристанционный поселок coстоял из нескольких домов, старой кирпичной казармы и 20–25 дощатых бараков питательного пункта, построенных для проходящих воинских эшелонов в первую мировую войну. Весь штаб армии размещался в вагонах, хотя мог бы устроиться и получше, в стационарных поселковых помещениях. Но Михаил Николаевич заботился не только о своем штабе и подчиненных ему войсках. Коммунисту Тухачевскому близки были и нужды рабочих Инзенского узла, ютившихся в страшной тесноте. Сохранился любопытный документ тех дней, являющийся ярким свидетельством этой черты характера командарма 1-й Революционной. Не могу удержаться от соблазна воспроизвести его здесь.
«Инзенский районный исполнительный комитет на общем собрании 18 июля с. г. постановил:
Поручить делегатам – председателю Инзенского районного комитета Андрееву, секретарю Николяй и врачу 20 участка Заглухинскому выразить глубокую благодарность командующему 1-й Революционной армии тов. Тухачевскому и начальнику штаба тов. Захарову от лица всех рабочих, служащих и мастеровых Инзенского района за предоставление 11 бараков под квартиры…»[22]
Но вернемся к прерванному рассказу о нашем приезде в Инзу. Там было очень неспокойно. Начальник штаба армии Иван Николаевич Захаров доложил Тухачевскому, что связь с Сенгилеевской и Симбирской группами войск утеряна. Левый фланг армии в пространстве между железными дорогами Инза – Сызрань и Инза – Симбирск оказался оголенным. Под непосредственной угрозой находилась и Инза. Противнику достаточно было подбросить сюда один усиленный батальон, чтобы разгромить армейский штаб и захватить всех нас во главе с командармом в плен.
Вскоре стало известно, что Симбирск занят противником. Мое назначение начальником штаба Симбирской группы само собой отпадало.
Толстой, вступивший уже в исполнение своих обязанностей, пригласил меня к командарму. В салон-вагоне происходило совещание. Кроме Михаила Николаевича здесь находились О. Ю. Калнин, И. Н. Устичев, старшие адъютанты – по оперативной части Диков и по разведывательной Скворцов. Иван Николаевич Захаров отсутствовал: в придачу к своему туберкулезу он подхватил малярию.
– Мы решили, Николай Иванович, назначить вас генерал-квартирмейстером армии,[23] – объявил Тухачевский.
Я был обескуражен. Для нас, строевых офицеров, не только «генкварм», но и начдив представлялись не иначе как маститыми старцами. Попытался отказаться, просил полк.
Михаил Николаевич рассмеялся:
– Да ведь и я не родился командармом. На фронте командовал лишь ротой, и то недолго.
А Оскар Юрьевич Калнин, с трудом выговаривая русские слова, добавил:
– Не бог горшки слепил.
На этом вопрос был исчерпан. Началась моя служба в непосредственном подчинении М. Н. Тухачевского.
Из-за болезни И. Н. Захарова мне пришлось некоторое время исполнять и его обязанности. А после эвакуации Ивана Николаевича в Москву я окончательно был утвержден в должности начальника штаба армии.
С первых же дней моего пребывания в 1-й Революционной мне довелось наблюдать работу командарма не только в штабе, но и в непосредственной близости к полю боя.
Сразу же после захвата белыми Симбирска для обеспечения нашего левого фланга и прикрытия направления Инза – Симбирск на станцию Чуфарово был выброшен отряд под командованием М. Н. Толстого. Отряд формировался наскоро, из сил, имевшихся под рукой.
Вечером 23 июля В. В. Куйбышев и я тоже выехали на станцию Чуфарово.
Первоначально Михаил Николаевич ставил Толстому задачу овладеть Симбирском. Но это оказалось делом непосильным, и фактически действия отряда свелись к успешной разведке противника боем. Было установлено, что белогвардейцы укрепляют Симбирск, воздвигая на подступах к городу инженерные оборонительные сооружения.
Я. Я. Лацис доносил, что и в полосе Инзенской дивизии враг активизируется. Особенно на стыке с отрядом Толстого.
Обеспокоенный создавшейся обстановкой, Тухачевский сам поспешил на станцию Вешкайма и в ночь на 25 июля вызвал к себе меня вместе с Толстым.
Обычно Михаил Николаевич выезжал в расположение войск в своем салон-вагоне, к которому прицеплялись классный вагон охраны, теплушка для лошадей и платформа для автомобиля. При командарме всегда находились состоящий для особых поручений и адъютанты. Иногда его сопровождал кто-либо из командиров штарма или начальник полевого управления. Такими специальными поездами пользовались в гражданскую войну почти все командующие.
В тот раз для особых поручений при командарме состоял бывший старший лейтенант флота Потемкин, а адъютантами были Метлош и Гавронский. Обязанности каждого из них четко разграничивались. Метлош ведал текущей перепиской. Гавронский вел «Дневник событий в армии». На Потемкине лежала ответственность за оперативную карту и разработку вопросов взаимодействия с Волжской флотилией.
К поезду командующего мы с Толстым явились ранним утром. Проводник салон-вагона сообщил нам, что Михаил Николаевич умывается, и совсем конфиденциально добавил:
– За всю ночь только часика три вздремнул, а то все читал…
В те годы некоторые бывшие офицеры стремились всячески «опроститься»: редко брились, щеголяли в драных гимнастерках, не чистили сапог. Им казалось, что таким образом они приобретают «пролетарский вид», А чтобы еще больше приспособиться к «простому люду», некоторые даже сквернословили, сплевывали под ноги, курили козьи ножки, лущили семечки.
Михаил Николаевич не подражал этой «моде» и ни к кому не приспосабливался. При любых обстоятельствах Тухачевский был верен себе. И в то раннее утро он вышел к нам, как всегда, бодрый, подтянутый, тщательно выбритый. Совсем не чувствовалось, что «только часика три вздремнул». К слову замечу, что опрятность командарма очень влияла на всех окружавших его. Скоро даже наши ординарцы, садясь на коня, стали надевать перчатки.
Приняв от меня и Толстого рапорты, Михаил Николаевич пригласил нас позавтракать. За столом шел разговор об обстановке в районе действий отряда Толстого. Михаил Николаевич приказал Толстому ретироваться на Вешкайму, занять здесь оборону и сосредоточить основное внимание на глубокой разведке. Сам он намеревался сразу же после завтрака ехать на рекогносцировку недавно образовавшегося симбирского направления и распорядился, чтобы я находился при нем.
Мы отправились верхом в сопровождении небольшого конвоя. Погода стояла великолепная. Местность вокруг отличалась исключительной живописностью – слегка всхолмленная, с оврагами и перелесками. Михаил Николаевич моментально фиксировал возможности маневрирования, скрытых передвижений войск, их маскировки. И вместе с тем любовался природой. Полководец и художник словно бы соперничали в нем. Однако шла война, и полководец брал верх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});