Читать интересную книгу Смерть меня подождет - Григорий Федосеев

-- Здравствуйте! -- сказал он застенчиво. -- У вас тепло... Вы не торопитесь. Пока дедушка добежит до лога, мы лучше тут подождем, в тайге враз продует.

-- Куда же он побежал?

-- Мы-то поедем прямиком до седловины, а он по Ясненскому логу пугнет на нас коз.

-- Пешком и побежал?

Пашка улыбнулся, широко растягивая рот.

-- Он у нас чудной, дед, сроду такой! До зимовья двенадцать километров, а за тридцать лет, что живет в тайге, он на лошади ни разу туда не ездил. Когда Кудряшка была молодой, следом за ней бегал. А теперь она задыхается в хомуте, спотыкается. Так дед пустит ее по дороге, а сам вперед рысцой до зимовья. Она не поспевает за ним.

-- А как же зовут твоего дедушку?

-- Не могу выговорить правильно, сами спросите. Его все Гурьянычем, по отчеству, величают. Сказывают, он будто был одиннадцатым сыном, родители все имена использовали, ему и досталось самое что ни есть крайнее. Ниподест, что ли!

-- Анемподист?

-- Во, во... Он у вас ничего не просил?

-- Нет.

-- А ведь ехал с намерением. Значит, помешкал. У нас на смолокурке все к краю подходит: зимовье на подпорках, бабушка старенькая, да и Кудряшка тоже. А Жучка совсем на исходе, даже не лает, так мы с дедушкой хотели щенка раздобыть. Говорят, у вас собаки настоящей породы, -- и паренек испытующе посмотрел мне в глаза.

-- Собаки-то есть, только когда будут щенки, не знаю, да и будут ли.

-- Бу-у-дут, -- убежденно ответил Пашка. -- К примеру, наша Жучка каждый год выводит щенят, да нам хотелось породистого. Мы уже и будку ему сделали и имя придумали -- Смелый... Значит, еще не известно?

Пока он рассказывал семейные секреты, я переоделся.

-- Чаю со мной выпьешь?

-- С сахаром? А что это у вас, дядя, за коробка нарядная?

-- С монпансье.

-- Знаю, это такие кисленькие леденцы, -- и он громко прищелкнул языком.

-- Могу тебе подарить.

-- С коробкой?

-- Да.

-- Что вы, ни-ни!.. -- вдруг спохватился он. -- Дедушка постоянно говорит, что я за конфетку и портки продам, брать не велит. А чай с момпасье выпью... Какие у вас маленькие чашки.

Пил Пашка долго, вольготно, даже вспотел, и все время шмыгал носом. А беспокойные глаза продолжали шарить по комнате.

-- У вас, видно, настоящая дробовка? Наверно, тыщу стоит? -- и Пашка, покосившись на мое ружье, затяжно вздохнул. -- А дедушка с пистонкой промышляет. Старая она у нас, к тому же ее еще и грозой чесануло: ствол сбоку продырявило и ложу расщепило. И стреляет смешно: вначале пистон треснет, потом захарчит, тут уж держись покрепче и голову нужно отворачивать: может глаза огнем вышибить. Дедушка говорит, нашей пистонке трудно запалиться, а уж как стрелит -- любую зверушку сразу сшибет.

-- Стаким ружьем не долго беды нажить. Новое нужно.

-- Край, как нужно, да что поделаешь с бабушкой, она с нами не согласна насчет покупки ружья, денег не дает, а то бы мы с дедушкой давно купили. В магазин сколько раз заходили, дедушка все ружья пересмотрит, выберет и скажет: "Ну и хороша же, Пашка, дробовка!"

С тем и уйдем из магазина.

-- Почему же бабушка против покупки?

-- Говорит, что я тогда из тайги вылезать не буду, школу брошу.

-- Ты тайгу любишь?

-- Люблю. Эх, ружье бы! Вот если бы ружье! -- и Пашка задумался. Он смотрел в угол, где стояла моя двустволка, а воображение, наверное, рисовало заманчивую картину, как он с настоящим ружьем бродит по тайге, стреляет зайцев, косачей и как, нагрузившись дичью, возвращается к бабушке в зимовье.

Пришел Василий Николаевич, и мы, не задерживаясь, покинули избу.

Заворотами дремала тощая грязно-серой масти лошаденка, запряженная в розвальни.

-- Ну-ка, Кудряшка, прокати! -- ласково крикнул Пашка, отвязывая вожжи.

Лошадь качнулась, махнула облезлым хвостом и лениво потащила нас по незнакомым переулкам.

-- Надо бы торопиться, солнце низко, -- посоветовал Василий Николаевич.

-- Ее не раскачать, а собаки попадутся -- совсем станет. Только уж не беспокойтесь, я дедушку не подведу, вовремя приедем. Ну, ты, Кудряшка, шевелись!

За поселком Кудряшка будто пробудилась и побежала мелкой рысцой, грузно встряхивая тяжелым животом.

-- Она у нас подслеповатая, думает, впереди дед бежит, вот и торопится. Иной раз даже заржет, только от голоса у нее осталась одна нотка, да и та тоненькая. Колхоз давно другого коня давал, а дедушка говорит: нам торопиться некуда. У нас с ним все ведь распланировано: в это лето зимовье новое сложим, осенью ловушки в тайге подновим, а Кудряшка включена в наш план до ее смерти...

-- А как твои дела в школе? -- спросил его вдруг Василий Николаевич.

-- Со школой? -- Пашкино лицо помрачнело. -- С арифметикой не в ладах, -- процедил он чуть слышно. -- Пока примеры были, понимал что к чему, а как пошли задачи -- вот тут-то и прижало меня. Дедушка сказывает, у нас во всем роду считать сроду не умели, вся надежда, мол, на тебя! Ежели, дескать, арифметику не одолеешь, то нашему роду каюк. Сам, говорит, видишь, что делается на этом свете, без арифметики теперь жить нельзя, сзади окажешься. Вишь, куда он клонит! Значит, я должен за весь род ответ держать!

-- Дед правильно говорит. А ты как думаешь?

-- Конечно, жалко мне свой род, -- снисходительным тоном ответил Пашка. -- Придется бороться с арифметикой, а то, и верно, затолкают нас под низ.

За рекою дорога свернула влево, прорезала степь и глубокой бороздою завиляла по березовым перелескам. По синеющему небу плыли легкие облака, облитые лучами заходящего солнца. Навстречу нам лениво летели вереницы ворон. Вечерело...

У холмов Пашка подъехал к стогу сена, остановился.

-- Дедушка теперь на месте. До заката солнца стукнет. Коза сразу пойдет, не задержится, чуткая она, далеко хватает.

Мы с Василием Николаевичем помогли Пашке распрячь лошадь, развести костер. Я поднялся на левую седловину и осмотрелся. За ней лежал старый лиственничный лес, и дальше -- серебристая степь, прочерченная темными полосками ельников.

У толстого пня я утоптал снег и замер в ожидании. Василий Николаевич затаился справа, на соседней седловине.

Тихо догорал холодный февральский день. Солнце, вырвавшись из-под нависших туч, на какое-то мгновение осветило лежащую позади широкую равнину и потухло, разлив по небу багряный свет.

Все тише становилось в лесу. Вдруг далеко-далеко, где-то в глубине лога, точно вскрикнул кто-то. "Кажется, гонит", -- мелькнуло в голове. Я смотрю вниз, прислушиваюсь. Слабой волной дохнул ветерок, освежая лицо. Сердце стучит напряженно, но тишина по-прежнему нерушима. Ничего не видно.

Меркнет у горизонта заря. Темнеет лог, и где-то на холме стукнул последний раз дятел. Вдруг словно в пустую бочку кто-то ухнул -- заревел козел. Далеко внизу мелькнул табун коз и остановился, как бы выбирая направление. Гляжу, идут на меня. С какой легкостью они несутся по лесу, перепрыгивая через кусты, валежник! Но на бегу козы забирают левее и проходят мимо, к соседней седловине.

Еще не смолк шелест пробежавшего по снегу табуна, вижу, оттуда же, из глубины лога, невероятно большими прыжками несется одинокий козел. Быстро мелькает он по лесу, приближаясь ко мне. Мои руки сжимают ружье. Трудно, почти невозможно убить козла на таком бешеном скаку. Вот он уже рядом. Три прыжка -- и мы столкнемся. Палец касается спуска, еще одно мгновенье... Но козел неожиданно замер возле меня.

Выстрел задержался. Козел стоял боком, смело повернув ко мне голову, показывая всего себя: дескать, посмотри, каков вблизи! Я не мог оторвать глаз. Какая точность линий, какие изящные ножки, мордочка, какая стройная фигура! Кажется, ни одной шерстинки на нем нет лишней, и ничего нельзя добавить, чтобы не испортить красоты. Большие черные глаза светились детской доверчивостью.

Он осматривал меня спокойно, как знакомца. Потом поднял голову и, не трогаясь с места, уставился в глубину лога, медленно шевеля настороженными ушами. Тревога оказалась напрасной. Козел, не обращая на меня внимания, принялся срывать листья сухой травы... Что это?! Тут только я заметил на его вытянутой шее голубую ленту. Да, настоящую голубую ленту!

-- У-ю-ю-ю... -- с края лога донесся голос Гурьяныча,

Козел сделал прыжок, второй, мелькнул белым фартучком и исчез, как видение. А я все еще был под впечатлением этой необычной встречи. Кто привязал козлу голубую ленту? Чья рука касалась его пышного наряда?

Вдруг справа и ниже седловины щелкнуло два выстрела. Неужели убит? Может быть, он только ранен и его удастся спасти... Я, не задерживаясь, зашагал по следу.

Тучи, проводив солнце, сгустились, нахмурились. Все темнее становилось в тайге. Шел я медленно, с трудом различая след, который привел меня не на седловину, к Василию Николаевичу, а к глубокому ключу. Стало совсем темно. На небе ни единой звездочки. И холмы на горизонте точно исчезли. Вскоре я потерял след. Куда же теперь идти? Пожалуй, лучше ключом, по нему скорее выйду на седловину.

Скоро ключ раздвоился, затем еще и еще, а седловины все не было. Стало ясно, что я заблудился. Далеко-далеко послышался выстрел -- это наши подавали сигналы. Я иду на звук, иду страшно долго. Знаю, что меня ищут, мне кричат, но я брожу где-то по кочковатой равнине, по-прежнему тороплюсь и в этой спешке больше запутываюсь. Ко всему прибавилась еще и усталость.