Читать интересную книгу Она (Новая японская проза) - Каору Такамура

— Сама ты идиотка!!! — отвечает мне тетя громогласным сопрано. Все на нас оборачиваются.

Вот наконец и универмаг «Парко». Уф, добралась. Но не успела я вздохнуть с облегчением, как вдруг соображаю: мы же не у «Парко» встречаемся, а прямо перед концертным залом «Токю».

Врываюсь как полоумная в ближайший магазин и дурным голосом кричу кассирше:

— Скажите, где здесь концертный зал «Токю»?!

Похоже, никто из прежних посетителей кассиршу об этом не спрашивал. Вид у меня совершенно безумный — сама понимаю. Кассирша переглядывается с продавцом, и оба одновременно показывают пальцем: он направо, она налево.

— Ой, извините, что так опоздала. Такая неприятность вышла! — Про рваный чулок я решила не распространяться. Чтобы не привлекать внимания к своим сморщенным лосинам. Сказала, что перед самым выходом из дома пролила молоко на свой единственный выходной наряд. Мне всегда кажется, что, раз уж все равно врешь, как-то вежливее по отношению к собеседнику напрячь фантазию и придумать что-нибудь поинтереснее. В этом-то, наверно, и проявляется моя порочная сущность.

Все время с вами что-то приключается, — кисло улыбается Ю-сан. Это кличка. Его так прозвали потому, что своей круглой физиономией он похож на Юдзиро Исихару.[3] Я не обижаюсь — ведь уже шесть. Кроме кислой улыбки, он ничем не выражает неудовольствия. В глубине души я пожалела, что не выдумала вместо молока чего-нибудь покруче.

— Пора в зал.

Ю-сан изящно приподнимает бровь, кидает вокруг себя гордый взгляд и становится еще больше похож на Юдзиро Исихару. Я, помню, как-то не выдержала и сказала ему, что с приподнятой бровью он — прямо одно лицо с Исихарой. Хотела подольститься. Ю-сан поморщился и сказал, что терпеть не может Юдзиро Исихару. Но я заметила, что с тех пор бровь у него стала ползти вверх чаще. Каждый раз, когда я вижу эту гримасу, у меня в груди что-то сжимается. Может, это совесть? Хотя вообще-то чувство не сказать чтобы неприятное.

Когда он пригласил меня в театр, я согласилась не сразу. Хоть я про себя и зову его просто «Ю-сан», между нами, как говорится, о-го-го какая дистанция. Положение, разница в возрасте и все такое. В общем, одним словом, дистанция.

Собственно, кто он по отношению ко мне? Начальник? Вряд ли это можно так назвать. Я делала иллюстрации на обложку одной книги, которую выпускает его издательство. Мои обложки у заказчиков обычно восторгов не вызывают, и второй раз меня приглашают редко. Но все-таки какое-то время я как бы находилась у Ю-сан в подчинении, и он был мой начальник.

Может, он мой друг? Тоже не скажешь. У него старший сын уже студент. Тот мне больше подошел бы в друзья. Впрочем нет, я для него лет на десять старовата. А для этого лет на десять моложе, чем нужно.

Неугомонное сердце прошептало: для романа дистанция не имеет значения. Разница в положении и возрасте делают его только пикантнее. Это мне сатана нашептывал, я догадалась. Ну-ка залепим ему пасть пластырем и попытаемся трезво рассудить, что означает это загадочное приглашение в театр.

Значит, так. «Вы а субботу вечером свободны? У меня два билета на „Порги и Бесс“. Может быть, сходим?». Если бы приглашающий находился в той же возрастной категории, что и я — этак плюс-минус пять лет, — все было бы ясно. Клеится. Но Ю-сан мог таким образом отблагодарить меня за выполненный заказ. Хотя, по правде говоря, благодарить особенно не за что. Представляю, сколько стоят билеты в оперу. С другой стороны, это для меня — куча денег, а для Ю-сан, может, сущий пустяк. Или кто-то отказался и у него остался лишний билет? И он решил из благотворительных соображений устроить бедной девушке культпоход в театр?

«Наверно, вам интереснее было бы пойти с кем-нибудь помоложе». А что это должно было означать? Ю-сан часто порет какую-нибудь чушь. Наверно, просто хотел пошутить. Так сказать, поднять дух измотанной непосильным трудом сотруднице. Или поддразнить меня, что ли?

В обычной ситуации я бы немножко поизводилась сомнениями и в конце концов отказалась бы. Пробормотала бы, что субботний вечер у меня уже занят. Вряд ли с ходу придумала бы что-нибудь поинтереснее. Ну а потом, само собой, горько бы раскаивалась.

Стоп, сказала я себе. Тут случай особый. После того, что мне тот устроил… и мысленно махнула рукой сатане, что живет а укромном уголке моего сердца: валяй нашептывай. Чего это я, думаю, такая рассудочная? Гори оно все огнем.

— Ах. «Порги и Бесс»? Какая прелесть! — говорю. — Кто, я? Нет, никогда в жизни. Это там поют: «Саммертайм, саммертайм, тра-та-та, тра-та-та»? Ой, с удовольствием! Особенно, — говорю, — с вами!

А сама так и вижу, как на том конце провода у Ю-сан челюсть отвисает, Вот так все и вышло.

Ладно, занимаем места. Говорить не о чем. Ю-сан — большой знаток классической музыки. Я — большой знаток рока (раннего периода). Про Гершвина мне лучше не распространяться, могу сморозить что-нибудь саморазоблачительное. Сижу и проклинаю собственную болтливость — ну не умею я сидеть и помалкивать. Надо тренироваться, научиться молчать так, чтобы все вокруг ощущали твою невысказанную эрудицию. Хорошо быть красавицей — сиди себе и улыбайся. И никаких проблем.

Отбросив робость, спрашиваю:

— А эта опера, она хорошо кончается?

По-моему, прозвучало довольно мило, по-светски. Особенно если учесть, что было искушение добавить: «Извините за дурацкий вопрос, но просто не знаю, что еще спросить».

— Ну как вам сказать. Вообще-то не очень.

Зря спросила. Я ненавижу две вещи: сушеную селедку и трагедии. Все эти любовные страдания и зловещие повороты судьбы выдуманы лишь для того, чтобы выдавить у зрителя слезы. Прутся прямо в душу, не снимая сапожищ, и давят, давят на слезную железу. Не люблю, когда манипулируют моими чувствами. По-моему, ронять на публике слезу, выманенную у тебя таким мошенническим способом, — отвратительно. Спасаюсь от позора ироническим отношением. Если несчастная героиня очень уж страдает, я начинаю разглядывать толстый слой ее грима. В самых душераздирающих сценах я, зажав нос, гундосо передразниваю: «Де богу жидь без дебя, любибая». Сколько раз мне кавалеры говорили: «С тобой невозможно смотреть серьезные вещи. Все настроение ломаешь».

Ага, вот и «Саммертайм», Хрипловатое и вязкое негритянское сопрано весенним солнышком согревает душу. Грязный снег посторонних мыслей под его лучами тает. Я честно пытаюсь сконцентрироваться на том, что происходит на сцене. Беда только — поют по-английски. В кино бы хоть титры дали. Эх, надо было перед началом программку почитать, там «Краткое содержание» есть. Теперь, в темноте, разве прочтешь? Я искоса смотрю на Ю-сан. Он уставился на сцену таким истуканом, что к нему с вопросами лучше не соваться. Вздыхаю и, рассеянно глядя перед собой, начинаю думать о своем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});