— Тогда ладно,— сказал Володя, опять трогательно улыбаясь и подставляя стопку.— Вообще-то, я не против. Надо так надо. Кто бы возражал? Я и так лишних три года живу. Как Светку потерял.
— Вот это молодец! — похвалил его поэт-дворник. — По-сократовски подходишь. С жизнью нужно расставаться легко. Тем более, с такой никчемной. Извини, не в укор тебе, мы все такие. Корм для собак, и только. А Светка твоя дрянь. И арбуз дрянь, — он посмотрел на картину.— Нету его, лишь дымка. Холст. Проткнуть можно. Он плохой художник.
— Зато мастер по разделке тушек, — вжикнул ножом хозяин, — Я ведь деревенский, свежевать-то умею. И ты не бойся, мы тебя не больно. Выпей покуда.
Упрашивать было не надо, Володя и так частил стопками, как заводной, совсем захмелев. Впрочем, остальные были не лучше. Квартиросдатчик даже приложил голову на стол и задремал. Поэт толкнул его в плечо:
— Очнись, тебе кости на помойку выносить! — сказал он.
— Бр-р-р... — отозвался спящий.
— Эх, мать жалко. И кота-котовича, кто ему молочка нальет? — улыбнулся Володя и изготовился вновь заплакать. Но сдержался. Вытер рукавом глаза.
— Ребята, друзья мои, дайте хоть Светлане позвонить напоследок, — сказал он.
— Это можно, — кивнул художник и вынул из кармана мобильник. — Только без соплей и недолго.
Володя набрал номер, не спуская глаз с натюрморта. Никто не отвечал. Наверное, никого и не было. Приснилось. В затхлом воздухе плавали лишь зыбкие сумеречные тени, из углов неслись скрипы и шорохи, американские монстры с афиш начали шевелиться.
— Прощай, дорогой арбуз! — торжественно произнес Володя. — Ты был мне братом и ангелом-хранителем, я только сейчас понял, как хороша жизнь, как прекрасно небо и звезды, как мудра смерть, пришедшая вовремя. Наконец-то ты успокоишь мою измученную душу, славный арбуз! А Светлане передай, что весь я не умру. С каждым глотком воды она будет меня пить. Дышать мною. Как и все вы. Так есть и так будет. Спасибо вам, братцы!
Он встал и полез к натюрморту, обниматься с арбузом. Но по пути споткнулся о вытянутую кеглю квартиросдатчика и упал. И тут Володя завыл, катаясь по полу. Выл так страшно и обреченно, как может лишь одинокий волк, что всем стало не по себе. И это был даже не вой, это походило на смертельный плач по покойнику. Художник выронил нож с точилом, квартиросдатчик метнулся с испуга к двери, бородатый поэт побледнел и опустился на колени рядом с припадочным,
— Володя, Володенька! — заговорил он, придерживая того за плечи. — Ты чего? Что ты, угомонись! Поверил, что ли? Да шутим мы, шутим!.. Никто тебя резать не собирается, успокойся...
Но несчастный продолжал биться в истерике. Не видел никого и не слышал. Да и не хотел знать — кто вокруг, где сам он, что будет. Видимо, допекло так, что хоть в бездну: прощай, дорогой арбуз!
— Это... скорую надо вызвать, — сумрачно произнес хозяин мастерской. — Никак рехнулся.
— А может — водки? — предложил квартиросдатчик. — Да отвести на то место, где взяли?
А Володя теперь тихо плакал, сидя на полу. Плакал почему-то и поэт-дворник, обнимая того за шею. Забулькали слова в горле у художника, он не смог ничего сказать. Тягостные и горькие минуты застыли в холодной мастерской. Затем Володя вдруг резво вскочил и бросился к двери, сбив по дороге оторопевшего квартиросдатчика. Лишь шарф на полу остался. Художник поднял его и глухо произнес, ни на кого не глядя:
— Завтра надо вернуть. И... арбуз ему где-то достать, что ли?
ТЕАТР АБСУРДА, ИЛИ "ВСТАЛИ! ЛЕГЛИ!"
Она еще успела подумать: "Нет, не умру, не сейчас", когда в глаза брызнул огненный свет и, казалось, раскололся обод, а потом наступала тишина. И какой-то монотонный гул — это работал огромный вентилятор, изображавший на сцене лопасти вертолета, а попутно разгонявший дым. Она лежала рядом с другими статистами, ощущая пустоту и холод в сердце. Потом услышала громкий голос режиссера, которому спецэффекты чем-то не понравились:
— Встали, быстренько все встали, повторим еще раз!
Шумовых и световых шашек ему на постановку спектакля было выделено достаточно. Зрителей ожидало шикарное, леденящее зрелище. Снова забегали и засуетились пиротехники, актеры, осветители, Репетиция захвата заложников в театре продолжилась. Пьесу написал молодой автор, по горячим следам. Сейчас он сидел в пустом зале и внимательно следил за воплощением своего замысла в жизнь. Впрочем, сюжет был вторичен, он лишь записал то, что было, изменив концовку. Режиссер спешил, ему хотелось опередить других, которые также готовили нечто этакое, ставшее вдруг модным. Собрав возле себя мнимых террористов в камуфляже, он что-то резко втолковывал им, словно и был главным командиром боевиков.
Маленькая женщина играла в массовке. Роль почти без слов. Лишь какие-то истерические бессвязные реплики, вопли. И умение натурально умирать. Чтобы было красиво. Да, она должна была в числе других статистов погибнуть. Но умирать женщине не хотелось, даже понарошку. Она сама знала, когда поставить точку в этой игре. Человек волен распоряжаться своем судьбой, а она сделала выбор. Еще тогда, на другом спектакле, когда их держали под дулами настоящих автоматов и грозили действительно взорвать здание. Там она также была всего лишь статисткой, одной из многих. Или это тоже было театральным действом? Сейчас женщина уже не могла толком разобраться, всё спуталось. Везде всё похоже на правду, режиссеры талантливы. Они командуют: "Встали, легли, опять встали, снова легли...", а ей нужно умирать и оживать, терять надежду и в очередной раз верить. Это такая игра — на границе жизни и смерти. Она всюду: здесь в театре, на улицах города, по всей России, наверное, и во всем мире. Встали, легли; а больше от тебя ничего не требуется. Ты не режиссер и не автор пьесы, ты статист. Но маленькой женщине и этого было достаточно. Она рада была и тому, что участвует в массовке. Пришла сюда, повинуясь внутреннему зову. Со смутным желанием вновь очутиться в аду, пусть даже отдающем мишурой и театральными блестками. В конце концов, то было самым сильным ощущением в ее жизни, а главное — реальным. Реальнее ее подруг, мужа, президента на экране телевизора, прошлого, настоящего и будущего. Она была уже давно больна, но не понимала этого. И повторение пройденного остужало мозг, словно сильнодействующее лекарство. Пустыми глазами она следила за режиссером, по команде, как собака, умирала, а потом поднималась, когда, слышала радостный голос:
— Вот теперь хорошо, гораздо лучше, поживее все встали, повторим еще раз!
В объявленном на пять минут перерыве к ней неожиданно подошел автор пьесы.
— Знаете, — в некоторой растерянности произнес он. — Я за вами давно наблюдаю. Вы очень хорошо играете.
— Я не играю, — ответила маленькая женщина. — Я пытаюсь понять, зачем всё это?
— Что — всё? — спросил автор.
— Этот фальшивый вертолет. На котором никто никуда и никогда не улетит. Эти лживые обещания. И эта любовь ваших героев, якобы спасающая людей. Людей спасти невозможно, они сами не хотят этого. Они обречены на одно лишь возмездие, кару. Потому что уже при жизни мертвы. Вы написали плохую пьесу.
— Что заказывали, то и сделал, — ничуть не обиделся автор,
даже улыбнулся. — Но я с вами не согласен. А как же счастье?
Разве оно не в избавлении от страха? От уныния и отчаяния. Я пытался сказать об этом.
— Всего лишь пытались, но и это неправда, — отозвалась она.
Собственный голос слышался ей как бы издалека:
— Земное счастье именно-то и есть самая большая ложь, его можно отнять любому, даже самому паршивому человечку. И любовь, и разум — всё отнимается. А попробуй отобрать страх смерти? Не выйдет. Избавиться от него можно лишь на Тишинском рынке, за пятьдесят долларов.
— Как это? — не понял автор.
Она знала — как. Потому что после долгих поисков купила то, что ей было нужно. Но не станет же сейчас показывать и гордиться? Всему свой час.
— С вами интересно разговаривать, — произнес молодой человек. — Может быть, мы вечером сходим куда-нибудь?
Маленькая женщина ответить не успела. Произошло нечто странное, непредвиденное. В зал с дикими гортанными криками внезапно ворвалась группа каких-то камуфляжных людей в масках, все были вооружены. Над головами защелкали автоматные очереди. Сон, явь, новый кошмар? Стремительность атаки ошеломила всех. Еще прежний пиротехнический дым не успел полностью развеяться, а уже новый главный террорист злобно орал: