Читать интересную книгу Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга - Павел Рудич

Побратимы

Сразу хочу сказать: все, о чем я сейчас расскажу, происходило в прошлом. В этом недалеком прошлом врачи у нас были очень хорошими, а медицинская техника и приборы – очень плохими. А говоря проще – не было их вовсе: ни техники, ни приборов, ни хороших, ни плохих. С лекарствами тоже было херовато. Сейчас у нас все наоборот, но не об этом речь. В том недалеком прошлом, во время ныне ругаемой перестройки, нас сильно полюбили на Западе. Из города-побратима нашего Энска – Джексонвилла, штат Флорида, заездили к нам делегации американских врачей, а мы стали бывать у них. Чтобы, значит, удивляться друг другом. Мы удивлялись чудесам их медицинской цивилизации и уровню «Ох и живут же люди!», но и у нас было чем их удивить.

Оперировал я как-то опухоль глубоких отделов мозга, а американский нейрохирург, доктор Скат мне ассистировал. Следящей аппаратуры у нас, повторяю, – ноль. Пульс и давление у оперируемого больного измеряла «вручную» анестезистка, докладывала о результатах анестезиологу и рисовала в наркозном листе «великую китайскую стену»[14].

Как-то я осматривал коматозного больного в реанимации. А в это время медсестра, блонда Римма, вдумчиво считала пульс у этого же болящего, посматривая на ручные часики.

Спрашиваю:

– Что это ты делаешь, Риммуля? У тебя же на часах секундной стрелки нет!

– А я наизусть считаю! – ничуть не смутившись, сказала маленькая стерва.

Залезли мы со Скатом по самые локти в головной мозг. Четких границ у опухоли нет. Убрать ее всю – невозможно. Анестезиолог нервничает. А Скат вошел в раж и все меня теребит:

– Давай еще в третий желудочек заглянем!

У них в Америке, чтобы мне в операционную войти, надо было соблюсти десятки условий: согласие больного на мое присутствие в операционной, мой кал на яйца глист, тест на трезвость и так далее… А о том, чтобы ассистировать американцам – и думать не моги! Зато американцы у нас по полной душу отводили! До всего, что у них нельзя и за что в Америке наступает «Wanted!», они дорывались у нас с упоением!

– Хорош, – говорю, – коллега Скат! Компьютер пишет брадикардию[15], и давление у больного зашкаливает! Заканчиваем!

– Где компьютер?! – всполошился Скат, все уже понявший о нашей медицине.

– А вон он, на длинных ногах! – мотнул я головой в сторону все той же Риммы, неустанно считающей пульс у больного. При этом она так интимно склонялась к больному, что ее золотистые, в лучах пробившегося в операционную солнца, колготки легко обозревались до промежности. Мы-то что – привыкли, а Скат тут же отвлекся, и операцию удалось закончить.

В другой раз душно мне стало в операционной.

– Включи-ка, пожалуйста, кондиционер! – попросил я санитарку.

Ассистирующий мне в очередной раз Скат стал озираться, ища глазами кондиционер. Санитарка открыла форточку.

Вот что еще интересно. Скат приезжал к нам всегда в сопровождении своей помощницы Синтии. В Америке он к ней ближе чем на метр не подходил. Общался с ней только по делу, доброжелательно, но в рамках строгого приличия. У нас, особенно в конце срока, ходил с этой Синтией по отделению разве что не в обнимку! И под наших девушек клинья бил! Синтия ему за это сцены делала.

Как-то, во время приезда очередной делегации врачей из солнечной Флориды в наш вросший в вечную мерзлоту Энск, удалял я грыжу то ли L4-L5 то ли L5-S1[16] – не суть: там все рядом. Тогдашний заведующий все бегал в операционную и спрашивал:

– Можно американцев пригласить? Они очень хотели посмотреть, как мы это делаем.

Вот беда! Не всё, значит, наше дерьмо они еще увидели!

И тут что-то из механизма операционного стола вытекло, и стол вместе с больным начал стремительно опускаться. Операционная рана очутилась где-то на уровне моих колен.

Что делать? Тащить разрезанного больного в другую операционную? Свободных – нет, да и тащить далеко. Чинить стол прямо под больным? Невозможно. Но и оперировать я теперь могу только встав на колени.

Нашли выход. Перевернули вверх дном таз, накрыли его стерильными простынями. Я сел на этот трон и, согнувшись в три погибели, смог кое-как продолжить операцию. Сказал заглянувшему в очередной раз в операционную заведующему:

– А вот теперь – зовите американцев!

Но нет худа без добра! Через какое-то время подарили нам американцы новый навороченный операционный стол, отличную биполярную коагуляцию, регулируемые вакуумные отсосы.

Они в то трудное время очень во многом нам помогли.

Шутка ли, привезли кардиохирургам подержанный АИК[17] провели десятки показательных операций на сердце, а когда наши эти операции освоили, «премировали» их еще одним, уже новым АИК и набором современных инструментов.

Так что когда теперь многие ругают американцев, я с ними – не соглашаюсь.

А наш завтравмой, доктор П., рассказывал «за Америку»:

– Очень я хотел у них одну операцию подсмотреть! Но как только они ее начали – у анестезиолога какой-то прибор, в виде шкафа с лампочками, отключился. Загалдели они по-американски и стали операцию отменять. А я – «хлоп!» ладонью по прибору, как по своему телевизору, – он и включился! Так эти чудаки все равно не стали оперировать! Надо, мол, вызывать специалистов, тестировать, регулировать, разбираться… Одно слово – америкосы! Так и не посмотрел я операцию. Подарили они мне книгу по этой методике, так она – на английском!

Один пожилой французский нейрохирург все ходил по нашему отделению, улыбался и головой кивал. Уезжая, сказал:

– Знаете, я в молодости в Африке работал. В вашем отделении я вновь почувствовал себя молодым!

Anamnesis vitae

Учась многие годы лечить, поневоле научаешься и убивать.

Судьба не лечится

Некоторые больные, что с ними ни делай, упорно лезут на тот свет. Как будто ждут их там и срок встречи давно назначен.

Прихожу на работу и в реанимации обнаруживаю сына своего соседа по лестничной площадке. Идиот этот спер у папы ключи от машины и по пьяни въехал в столб. Машина – в хлам, череп идиота – того хуже: обе лобные доли мозга размазались по рулю. Дежуранты произвели над ним филигранную нейрохирургическую операцию: выломали на хрен «пассатижами» внедрившиеся в мозг осколки костей черепа и отсосали большую часть мозга, разбитую всмятку и похожую… Правильно! На манную кашу пополам с малиновым вареньем. Над всем этим безобразием красиво ушили мягкие ткани.

К утру парень был уже в сознании. Спрашиваю:

– Что ж ты, Костя, папин «лексус» так уделал?! Убьет тебя папаша, если жив останешься!

– Зачем «убьет»? Это же я машину разбил! Не чужой какой-нибудь…

В предбаннике реанимации мама Кости уже всю плешь проела папе на тему: «Где хранить ключи» и «У всех муж как муж, и только моему все по фигу: и жена, и дети. Одни девки и выпивка на уме».

Рассказал я им о Костиных делах и посулил благоприятный исход.

Не тут-то было! В пустое место Костиного черепа набежала кровь. Образовалась массивная гематома, которая сдавила остатки его бестолкового мозга. Костя впал в кому и стал целенаправленно отбрасывать тапочки. Взяли мы его еще раз в операционную и удалили гематому. У Кости развилась деструктивная пневмония, и он половину легких выкашлял на потолок через трахеостому.

Кое-как справились мы и с пневмонией, и тут же у Кости возникло массивное желудочное кровотечение. Это не редкость у больных с тяжелой черепно-мозговой травмой. Кое-как, с чехардой: «отделение – реанимация; реанимация – отделение» и так пять раз, остановили и кровотечение.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Настал-таки день, когда мы осторожно заговорили о выписке. Тут Костя и его родители встали на дыбы!

– Это как же он с таким дефектом в костях черепа будет жить? А если упадет или кто из друзей кулаком в дыру въедет?! Опять же, мы новую машину купили…

Объясняли мы долго, что не стоит торопиться и закрывать дефект. Говорили, что слаб еще Костя и что надо, как минимум, с полгода подождать… Родители кивали и даже как будто соглашались. А потом поднялись на крыло и увезли сына в Москву, где в больнице Икс, за немалые деньги, закрыли Костину дыру дешевой пластмассой.

После этого Костю стали бить судороги. А так как (напоминаю) жили они со мной на одной площадке, то через две ночи на третью меня начали призывать к содрогающемуся в пароксизмах Косте. В конце концов Костя впал в эпистатус[18], из которого его удалось вывести только хирургическим удалением пластмассовой пластины, закрывающей дыру в его черепе.

А еще через два месяца Костя попал уже в гематологию с дебютом миелолейкоза, который, несмотря на все медицинские усилия, свел его в могилу. Были по этому поводу длительные разбирательства и пересуды. Как же в самом деле: произвели во время всех Костиных злоключений бесчисленное количество анализов, а заболевание крови – не диагностировали! Но сколько мы ни анализировали старые истории болезни и стекла с мазками Костиной крови, указаний на возможный лейкоз – не обнаружили.