и, проведше всквози град…" В описании горестных событий, быть может, чувствуется перо очевидца: "Посланые же слуги, емше, яко злодея влачаху, они ругахуся ему, инии же насмехахуся ему и бесчинная словеса кидающе, и весь град и по торгу и по улицам — везде толпа народа, и мужи же, глаголю, и жены и дети, и бе позор тяжек видети". На владычном дворе собрались для суда не только епископ (Игнатий) с духовенством, но и князь с боярами. Однако миряне признали Авраамия невинным, и епископ, оставив его под стражей вместе с двумя учениками, на следующий день собирает чисто духовный суд ("игумени и ереи"). Ефрем не приводит приговора этого суда и хочет подчеркнуть благополучный исход его: "Не приемшу ему никоего зла". Однако Авраамий отослан в свой первоначальный монастырь, на Селище, и из дальнейшего видно, что ему было запрещено совершать литургию. Два праведника предсказывают епископу гнев Божий на град Смоленск за гонение на святого: "Великой есть быти опитемьи граду сему, аще ся добре не опечалиши" (не покаешься). Уже тогда епископ Игнатий "скоро посла по всем игуменом и к всем попом, заповедая и запрещая всем от всякого речения зла престати, яже на блаженного Авраамия". Однако преподобный продолжает оставаться под запрещением. Обещанная "епитимия" приходит в виде страшной засухи. Молитвы епископа и всего народа остаются неуслышанными. Тогда по совету третьего, не названного по имени иерея Игнатий призывает св. Авраамия, снова расследует обвинения против него "и испытав, яко все лжа", прощает его и просит молиться о страждущем граде. Бог услышал молитву святого: "Еще преподобному не дошедшу своея келия, одожди Бог на землю дождь", и с этого времени возобновилось почитание Авраамия и стечение к нему народа.
Последние годы святого прошли мирно на игуменстве в новом, третьем по счету монастыре его. Епископ Игнатий хотел построить монастырь во имя своего святого и уже поставил церковь за городом на месте скупленных им огородов, но потом почему-то се разрушил и перенес на новое место, освятив во имя Пресвятой Богородицы, "положения честныя ризы и пояса". Этот монастырек, где питалось несколько старцев щедротами епископа, не пользовался, по-видимому, особым уважением. Охотников идти в игумены не было. "По мнозе же времени" Игнатий вызывает с Селища Авраамия и дает ему благословение: дом Богородицы. Авраамий с радостью принимает игуменство, продолжая "пребывать в первом подвизе" учительства и духовничества для сограждан. Пользуясь общей любовью, преподобный пере жил своего епископа и преставился от болезни после пятидесяти лет подвижничества.
Необычайность подвига св. Авраамия и перенесенных им гонений ставит пред нами вопрос о их источнике. Биограф его св. Ефрем неоднократно подчеркивает, что преподобный стал жертвой смоленского духовенства. Его ученость и дары пастырства противополагаются "невежам, взимающим сан священства". На суде "князю и властителем умягчи Бог сердце, игумном же и ереем, аще бы мощно, жива его пожрети". Вот почему и наказание (смерть) постигает только попов и игуменов. Позднейшее примирение Авраамия со св. Игнатием заставляет автора по возможности смягчить роль епископа в этом злочастном процессе: он представляется скорее жертвой и орудием "попов и игуменов". Но автор не пожелал скрыть острого конфликта между святым и огромным большинством духовенства и драматически развил этот конфликт в житийную "пассию" ("терпение"). Какие же мотивы предполагает он у враждебной партии?
О многом читателю приходится лишь догадываться. Некоторые из приводимых мотивов носят корыстный или человеческо-мелкий характер. Вспомним, что к Авраамию стекалось из города множество народа: он был для многих "отцом духовным". Отсюда понятны жалобы священников: "Уже наши дети вся обратил есть". На этой почве вырастает клевета: "Инии же к женам прикладающе". Но важнее и интереснее другая группа обвинений: "Овии еретика нарицати, а инии глаголаху нань — глубинные книгы почитает… друзии же пророком нарицающе". Еретик, пророк, читатель запрещенных книг — эти обвинения относились к самому содержанию его учения. Оно смутило и его игумена, столь ученого и первоначально столь расположенного к нему.
Каково было содержание его необычного, смущающего учения, об этом можно лишь догадываться по кратким намекам жития. Оно, конечно, имело отношение к спасению — святой Авраамий проповедовал грешникам покаяние, и с успехом: "Мнози от града приходят… от многых грех на покаяние приходят". Но одно духовничество или нравственная проповедь не могли бы навлечь на Авраамия обвинения в ереси.
Ефрем неоднократно говорит о "дарах слова Божия, данных от Бога преподобному Авраамию": "Дасть бо ся ему благодать Божия не токмо почитати, но протолковати… якоже ничтоже ся его не утаит божественных писаний". В области экзегетики Священного Писания (темных, таинственных мест) опасности и подстерегали смелого богослова. За эту свою экзегетическую проповедь он, по его собственным словам, "бых пять лет искушениа терьпя, поносим, бесчесствуем, яко злодей". Ефрем дает нам нить и для того, чтобы нащупать основной богословский интерес Авраамия. Смоленский инок был не только ученым, но и художником. И о двух иконах его письма не случайно говорит биограф: "Написа же две иконы: едину Страшный суд второго пришествиа, а другую испытание воздушных мытарств". Воспоминание о них наводит автора на страшную память о том, что он на своем местном говоре называет "чемерит день": "Егоже избежати негде ни скрытися, и река огнена пред судищем течет и книгы разгыбаются и Судии седе и дела открываются всех… Да еще страшно есть, братье, слышати, страшнее будем самому видети". В тех же мыслях и настроениях застает святого смертный час: "Блаженный Авраамий часто себе поминая, како истяжуть душу пришедшеи аггелы и како испытание на воздусе от бесовских мытарств, како есть стати пред Богом и ответ о всем воздати и в кое место поведут и како во второе пришествие предстати пред судищем страшного Бога и как будет от Судья ответ и како огньная река потечет, пожигающи вся…" Здесь опять нас поражает конкретность образов, художественная наглядность видений… Нельзя не видеть их внутреннего родства с "метаноическим" типом аскезы. Детали этих видений не сводимы к Апокалипсису или к Книге пророка Даниила. Но они целиком вмещаются в обширную святоотеческую и апокрифическую литературу эсхатологического направления. Так, подробности Страшного суда все находятся в знаменитом слове Ефрема Сирина "На пришествие Господа, на скончание мира и на пришествие антихриста". Классическим источником для мытарств на Руси было греческое житие св. Василия Нового в видениях Феодоры. Но тогда откуда же гонения на Авраамия, откуда обвинения в ереси?
Мы уже понимаем, почему его называют, глумясь, пророком. Эсхатологический интерес, направленный на будущее — вероятно, чаемое близким, — срывает покров с тайны, пророчествует. Но вот другое