Не могу сказать, что я очень брезгливая, но блять… серьезно? Почему именно сегодня? Почему именно со мной? Неужели недостаточно одного Артема? Почему я должна терпеть липкий тактильный контакт с чужим человеком полтора часа полета?
Придурок теперь кажется меньшим из зол, и я оборачиваюсь к нему в надежде:
— Я передумала, давай поменяемся.
— Я тоже передумал, — мужчина усмехается, а потом подмигивает: — Сочувствую тебе, козочка. Но поверь мне, это ты пока не осознаешь всех масштабов катастрофы. Он отрубится еще на этапе руления, запрокинет голову и будет храпеть, как будто ему в горло вставили нож.
Я закатываю глаза. Пиздец.
Артем оказывается прав. Как только в салоне гасят свет, и самолет выруливает на взлетное поле, мужчина прикрывает глаза, и дыхание его с каждым вздохом становится все более и более хриплым. Я слышу это даже через наушники: чтобы заглушить своего соседа, мне нужно включить плеер на полную громкость, и желательно, чтобы там был какой-нибудь лютый рокешник.
Чтобы хоть немного отвлечься, я пытаюсь выглянуть в иллюминатор, но через сидение там можно разглядеть только мелькающие огни аэродрома и кусок крыла. Самолет останавливается на взлетной полосе, и я устраиваюсь в кресле поудобнее. Что ж, придется немного потерпеть.
Наш самолет набирает скорость — быстро, вжимая пассажиров в спинки кресел, — и отрывается от земли. Это неожиданно возникающее чувство секундной невесомости ни с чем не спутаешь. Одновременно с этим мой сосед сладко всхрапывает и причмокивает губами, явно не испытывая никаких перегрузок. Еще бы: они для него — чертова повседневность.
17 глава. Тесная кабинка
Самолет продолжает набирать высоту, но свет в салоне наконец включают, и я надеюсь, что это разбудит моего ужасного соседа, который по-прежнему храпит, истекает потом, прижимается ко мне влажным локтем, да еще и заваливается в мою сторону. Но нет: он спит как убитый, и даже когда по салону разносится запах съестного, между рядами появляется тележка с перекусом, а пассажиры принимаются сновать туда-сюда до туалета и обратно, он не реагирует. Уши у него заткнуты наушниками, между массивной шеей и плечами — оранжевая надувная подушка. Того и гляди, начнет пускать слюни, как младенец.
Артем надо мной откровенно стебется:
— Ты ему нравишься. Смотри, как он заваливается в твою сторону. Еще немного — и поцелует тебя в щечку.
— Прекрати, — я закатываю глаза.
— Вообще-то, я ревную, — ржет он, и мне так и хочется врезать ему коленом по яйцам, тем более что отвести взгляд от его красивой лыбы невероятно сложно.
До нас добираются стюардессы, раздающие перекус и разливающие напитки, и я прошу налить мне апельсинового сока. Артем берет кофе. Стюардесса осторожно касается плеча нашего соседа:
— Михаил Петрович, вы будете кушать?
Мужчина вздрагивает, резко втягивая воздух носом, отчего снова получается стремный храп, и открывает глаза:
— О! Да! Спасибо! Минеральной воды, пожалуйста.
Мы с Артемом невольно переглядываемся и, несмотря на наши постоянные перепалки, сейчас явно думаем об одном и том же и прекрасно друг друга понимаем. Что это за чувак такой, что стюардесса знает его по имени и отчеству? Какая-то важная шишка? Тогда почему летит в эконом-классе, а не в бизнесе? Там бы ему явно было комфортней… И нам тоже.
После перекуса становится ясно, что нужно сходить в туалет. Я прочищаю горло и, повернувшись, обращаюсь к этому Михаилу Петровичу, пока тот снова не уснул:
— Простите, я могу выйти?
— Конечно, моя дорогая! — неожиданно тепло отзывается мужчина, и мне на мгновение становится стыдно за то, что он меня так раздражает. В конце концов, он же не виноват, что у него проблемы со здоровьем, что он такой объемный и не может дышать, не издавая никаких звуков… Одновременно я бешусь: какая я ему дорогая?!
Он встает, кряхтя и цепляясь пальцами за подлокотники кресла, и выпускает меня, я криво улыбаюсь в благодарность и спешу по узкому коридору в сторону туалетов.
Кабинки две — справа и слева, без деления на мужскую и женскую, и очередь человек пять. Когда очередь наконец доходит до меня, я быстро ныряю в маленькую дверцу и не сразу понимаю, что следом заходит еще один человек, а потом щелкает задвижка. Какого…
— Артем! — рыкаю я, оборачиваясь и оказываясь в объятиях мужчины.
— Я чертовски по тебе скучал, — шепчет он в самые губы, да и никак иначе: пространство такое маленькое, что невозможно не соприкасаться. От его голоса у меня мурашки по всему телу, и между бедер тут же сводит от напряжения, а ведь я так старательно запечатывала мысли о нем работой и делами в последние три дня, что мы не виделись. Блять. Блять. Блять.
— Прекрати, — рычу я на него. Ну не трахаться же в кабинке туалета, честное слово! Или… Да лааадно! В самолете! В небе! Нашу возню наверняка не слышно снаружи, но я все равно отпираюсь:
— Ты совсем ебнулся, что ли? — это хуже, чем в темной душной подсобке в первый день знакомства, это хуже, чем на жестком полу прямо в прихожей его квартиры, так и не добравшись до спальни…
Но он перехватывает мои запястья, заставляя опустить руки, кусает в плечо прямо через ткань, ведет носом по шее, языком — по уху, оставляя мокрый след, и целует в губы, забив на все мои возражения. Зубы сталкиваются, языки переплетаются, и это, как и оба предыдущих раза, больше похоже на ненависть, чем на любовь, но похоть пробирает до самых костей, и я отвечаю на его поцелуй, а потом разворачиваюсь к нему спиной, тут же чувствуя задницей его стояк. Упираюсь пальцами в рукомойник и стараюсь не смотреть на себя в зеркало, потому что мне чертовски стыдно, и щеки уже пылают алым цветом.
Что за безумие?!
Это же просто ненормально!
Но… так необходимо.
Звякает пряжка его ремня, и он быстро сдергивает с себя джинсы и трусы. Рвется обертка презерватива. Сука, он знал, что я соглашусь… Потом он стягивает по бедрам мои тонкие леггинсы и кружевные трусики и жадно сминает задницу обеими руками, шлепает по коже…
— Давай уже! — рычу я, расставляя ноги шире, зная, что сопротивляться этому просто бесполезно.
Он хватает меня за бедра и одним движением нанизывает на свой член. Я запрокидываю голову, закрывая рот обеими руками, чтобы не застонать, а потом утыкаюсь лбом в мутное зеркало прямо перед собой.
Он принимается долбить меня со всей дури, жадно, глубоко, не размениваясь на ласку. Сминает пальцами ягодицы, потом просовывает