Дети любили Шеймуса. С тех самых пор, как он приехал в Пеннироял-Грин, почти все старшие мальчики удвоили словарь ругательств и знали, откуда берутся дети, а он с удовольствием вгонял в краску маленьких девочек.
Шеймус Дагган стоял, прислонившись к дверному косяку. Его зеленые глаза мерцали, а губы растянулись в дразнящей улыбке. Элайза невольно улыбнулась ему в ответ. Все улыбки в этом доме были для нее настоящим бальзамом на душу.
Элайза видела Шеймуса с детьми его сестры. Она была абсолютно уверена, что Джек будет рядом с ним в безопасности и не узнает чего-то неприличного.
– Вы очень добры, мистер Дагган, благодарю вас.
– Если хотите, я и сейчас провожу вас, миссис Фонтейн.
– В этом нет необходимости, – хором проговорили все взрослые.
Его улыбка стала еще шире.
– Да нет, я серьезно. Я с радостью буду отводить Джека домой вечерами, мне это совсем не трудно.
– Еще раз спасибо вам, мистер Дагган. А теперь нам надо поторопиться… И я попрошу вас еще об одном одолжении, преподобный Силвейн. Вы не будете… возражать, если я возьму несколько букетов?
– Этим вы окажете мне одолжение. Возьмите цветы, миссис Фонтейн.
На следующее утро Филипп Ла Вей проснулся с легкой улыбкой. Ему приснился такой приятный, домашний сон: он как будто услышал легкое позвякивание подноса с углем, видел спину женщины в мягком белом чепце, уловил шорох разжигаемого огня и почувствовал, что в мире все хорошо.
Через час или около того принц проснулся во второй раз, потому что ему стало слишком тепло. Обычно он спал без ночной рубашки, так что это был редкий случай, когда он перегрелся.
Приподняв голову с подушки, Ла Вей внимательно осмотрелся. В камине горел огонь. Выходит, это был не сон? Указательным пальцем он нарисовал в воздухе плюс – одно очко в счет миссис Фонтейн за то, что заставила слуг выполнять их работу. По крайней мере сегодня.
Филипп приподнялся в постели и замер, а его рука автоматически потянулась к пистолету, который всегда лежал на ночном столике рядом с подушкой. Ему показалось, что за дверью кто-то шепчется.
После нападения утра стали для него самой тяжелой частью дня – тело болело, суставы отказывались сгибаться, и даже напряжение в чреслах не всегда приносило удовольствие. Однако инстинкт выживания научил его превозмогать боль, поэтому он подкрался к двери и приложил к ней ухо.
– Итак, Мэри, запомни: он всего лишь мужчина. Он по очереди сует ноги в штанины. Не похоже, чтобы он кусался.
– Так, может, у него нет зубов? Он уже не молод, миссис Фонтейн.
Неужели до него донеслось сдавленное хихиканье?
Филипп не расслышал, что ответила на это миссис Фонтейн.
– Но он проснется, когда я зайду? Когда я разжигала огонь, он спал.
Это сказала Мэри, горничная. «Трусиха!» – подумал Филипп. Ее слова даже немного развеселили его.
– Ну хорошо, сегодня я сама это сделаю. Но потом это будет твое дело.
Через мгновение в дверь громко постучали.
Филипп успел запрыгнуть в кровать и натянуть одеяло до подмышек.
– В чем дело? – раздраженно спросил он хриплым голосом. Все части его тела, требующие бережного отношения, так и завыли от боли, вызванной его резкими движениями.
Дверь распахнулась – в комнату быстро вошла миссис Фонтейн.
– Доброе утро, милорд, я просто оставлю вам поднос и раздвину…
Ла Вей искоса посмотрел на миссис Фонтейн. Она была куда более свежей, чем бывает человек в это время дня. Во всяком случае, она так выглядела в проникающем сквозь гардины утреннем свете.
Она застыла и смотрела на него дольше, чем следовало.
«Она еще слишком молода для апоплексического удара, но кто знает?» – такая мысль позабавила ла Вея.
– Что это еще за дьявольщина? – спросил он.
– Это?! – как попугай, отозвалась Элайза. Буквально как попугай, потому что голос ее прозвучал громко и хрипло.
– Да будет вам, миссис Фонтейн, мы же установили, что вы не глухая. Я спрашиваю про то, что у вас на подносе. – Принц решил привставать – простыня сползла с его груди, как снежная лавина.
– Кофе и два яблочных пирога, – протараторила Элайза. Слова вырывались у нее с такой скоростью, словно их из клетки выпустили на свободу.
– Яблочных?…
– Я оставлю поднос здесь, хорошо? – жизнерадостным тоном спросила Элайза, поворачиваясь к нему спиной.
Ла Вей слышал, как позвякивает посуда, пока она обходила диван, чтобы поставить поднос на прикроватный столик.
А потом Элайза раздвинула гардины.
– О! – Поток солнечного света хлынул прямо ему в лицо. «По крайней мере, хоть дождя нет!» – подумал Ла Вей.
Она удалилась с такой скоростью, словно была видением. Дверь плотно захлопнулась за ней.
Элайза прислонилась спиной к двери, вцепившись в ручку, как будто не хотела выпускать принца из спальни. Или, возможно, чтобы самой не вернуться туда.
Несколько мгновений она невидящим взором смотрела на Мэри, которая топталась в коридоре. Хотя, пожалуй, не таким уж невидящим был ее взор. Элайза подумала, что еще нескоро забудет то, что сейчас увидела.
– Он взял у вас поднос, миссис Фонтейн? – спросила Мэри шепотом, как будто они только что предложили бифштекс чрезмерно разборчивому волку. – Мне как поступить завтра?
Элайза на минуту задумалась.
– Он действительно слишком неприветлив по утрам, – медленно проговорила она, притворяясь, что проявляет мученическое великодушие. – Пожалуй, лучше мне самой подавать ему завтрак.
Ла Вею требовалось слишком много времени на одевание по утрам, поскольку ни одна часть его тела не желала гнуться, как полагается. Если он начинал ускорять этот процесс, ему приходилось делать паузы и напрягаться. Филипп отчаянно бранился, пока не появлялось ощущение, что он готов продолжить.
Труднее всего было надеть сюртук. Впрочем, бриться левой рукой было не легче. Ла Вею и в голову не пришло, что в Эссексе он задержится дольше, чем на две недели, поэтому он даже не подумал о камердинере.
Филипп как-то слышал, как темпераментный кок на его корабле с тоской говорил о жене как о человеке, который «поможет стянуть сапоги». Ла Вей представил себе, как просит об этом Александру Придо, если она станет его женой, и слышит ее заливистый смех. Александра привыкла, что рядом с ней находится целая армия слуг, готовых выполнить любое ее приказание.
Филипп сжал правую руку, которая чаще всего была причиной его гнева и плохого настроения. Подойдя к двери кабинета, он остановился. Что-то там определенно изменилось.
Он осторожно вошел. Сделал всего два шага, а потом медленно, словно во сне, пошел по комнате. Теперь здесь мало что напоминало о нем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});