Читать интересную книгу Христианский квартал - Максимов Юрий

  Груда человеческих тел. Маленькие красные ручейки стекаются в тёмные лужи. Отсветы пламени...

  Губы Пирса шевелятся. Глаза холодны и неподвижны, как у мертвеца.

  - ...он нормально сражался. Погиб в бою. Это честная смерть, и она не пройдёт даром.

  Ты смотришь на стаканы с жидкостью цвета пулемётных гильз и с нетерпением ждёшь, когда Пирс закончит.

  - ...мы отомстим. Мы победим. За Виктора! Помянем!

  Все вскакивают и хватают стаканы. Шила обжигает горло и разливается в желудке приятным теплом. На мгновение перехватывает дыханье. Ты берёшь с тарелки красную конфету и отправляешь её в рот. Садишься. Аманд тут же разливает всем по-новой. Пирс хватает стакан и даёт следующий тост:

  - За Питта! Чтоб скорей поправился и вернулся в наши ряды!

  За Питта пьют охотнее. Питта все знают. Питт хороший парень. Pittus religiosus, как его в шутку называет Ларсон. Да... Надо будет навестить его в лазарете. Заодно и Елену проведаешь.

  Тепло от шилы растекается по телу. Чувства чуточку притупляются, голова слегка тяжелеет, мысли текут медленнее, спокойнее. Ты вытягиваешь ноги и смотришь в окно. За окном проходит колонна военнопленных из городка, где вы были утром. Длинная. На ступеньки храма выходит отец Евлогий в одном подряснике. Смотрит на них. Скоро их посадят в транспортники и отправят в концлагеря... Холодно отцу Евлогию, наверно, в подряснике... Ветрено сегодня...

  Один мятежник неожиданно машет рукой священнику. Отец Евлогий благословляет его. Из храма выбегает отец Пётр. Что-то кричит отцу Евлогию, машет руками. Отец Евлогий молча кивает. Отец Пётр возвращается в храм. Отец Евлогий идёт за ним, но затем разворачивается и вдруг чётко и размашисто благословляет всех пленных и конвоиров разом. Некоторые кланяются в ответ. Отец Евлогий исчезает за дверью храма. Ты слышишь, как выругался Пирс. Он, оказывается, тоже наблюдает за этой сценой.

  - Да ладно, пускай, - возражает Ларсон, - Тоже ведь люди.

  Если бы вы сегодня прибыли в город хотя бы на пятнадцать минут позже, треть этих военнопленных успела бы вооружиться и собраться в группы сопротивления. И тот, кто махнул рукой, прося благословения, быть может, шмальнул бы тебя, когда ты полз к зданию. Но время, как всегда, выбрано точно. И это хорошо. Жаль только, дети не успели получше спрятаться.

  Интересно, что они там делали ночью? Видать, то был не простой детсад, а интернат для сирот. Таких теперь много. Трупов в здании не было. Кто-то успел предупредить персонал интерната. Незадолго до удара. Скрываться им пришлось уже во время бомбёжки, спрятались-то в разрушенном корпусе. То есть, как только вышли из здания, оно и взорвалось. От испуга часть детей разбежались по табовой аллее. Воспитатели не стали искать впотьмах, отвели, кого могли, в укрытие. А там уж, видно, криком, звали потерявшихся. Последним пришёл тот мальчик, что оставил след в пепле...

  Волны досады захлёстывают тебя. Пирс, чтоб его, зря он это сделал! Чего ради было убивать детей?! "Может, и не только дети!" Кто ж ещё? Будь там маты, они б выползли во время боя. Ну зачем, зачем? Легионеры переписали б этих детей и отправили в другие интернаты. Может, даже здесь оставили бы...

  - Ну что, Пирс! - окликает Ларсон, - Гони третий тост!

  Пирс встаёт.

  - Давайте выпьем за то, - проникновенно говорит он, - чтобы эта война поскорее закончилась, и мы все вернулись домой.

  Ты допиваешь свой стакан и злобно выдыхаешь воздух. Снова поворачиваешься к окну, бесцельно смотришь. Колонна уже прошла. Дорога пуста. Нет, вот взял и убил! Просто так! Ты вспоминаешь следик в пепле и гадаешь, сколько лет было тому пацану. Где-то восемь-десять.

  Это ты виноват - если б не торчал так долго над следом, а потом не топтал столь картинно, да ещё не оглядывался бы по-дурацки, - Пирс бы его и не заметил.

  Нет, ты здесь ни при чём: ты же говорил ему, что не надо, он не послушался, что ещё ты мог сделать? Ты не виноват. По дороге проезжают два танка. Нет, ты не виноват.

  Невольно вспоминается девушка на городской площади. Тонкие черты лица, застывший взгляд... Мертва! Безразличие пожирает тебя, убивает тобой...

  Нет, всё не так. У тебя самого погибла вся семья. Мать, отец, сорванец Дони. Что ты теперь можешь сделать? От тебя ничего не зависит. Таков мир. Надо реально смотреть на вещи.

  Ты делаешь глубокий вдох и вслушиваешься в болтовню парня из "Альфы", чтоб избавиться от мыслей.

  - ...ну а Гат, вы ведь знаете Гата, это наш гранатомётчик, так вот, жахнул прямо по несущей, дом обрушился и похоронил под собой с половину матов.

  - Ловко. - замечает Ларсон, - А нам вот сегодня матов пришлось выкуривать из детсада.

  - Да? - смеётся усач-"альфовец", - Ну и как?

  - Нормально.

  - Кому же дети помогали? Вам, или матам?

  - Никому. Детей не было. - размеренно произносит Пирс.

  Ты поражён. Не веришь своим ушам.

  Хотя нет, чему тут удивляться - убил по прихоти, а теперь скрыть пытается. Конечно, ведь за это орден не дадут, и за бутылкой шилы не похвалят. "Вот теперь сделали!" Нет, не работу он выполнял, иначе б не отнекивался сейчас. А - просто так. Со злобы своей. И тебе надо было не рассусоливать с ним, а чётко сказать: "У нас нет приказа уничтожать «мирных». Хочешь - поди к сержанту, он тебе то же самое скажет. А если попробуешь пальнуть, накатаю на тебя рапорт, и загремишь под трибунал, как Герберт". Вот тогда бы хрен он что сделал.

  А впрочем, что ты себя этим мучишь? Может, действительно, не было там никаких детей. Ну, оставил парень следик, да и ушёл потом куда-нибудь... А приглушённый крик почудился. Нервное. А на самом деле не было никакого крика. Если б ты подошёл всё же к расщелине, то убедился бы в этом. Пирс просто хотел тебя разыграть... Ты успокаиваешься и смотришь в окно.

  Открывается дверь храма, выходит отец Евлогий в стареньком поношенном плаще. Крестится на надвратную икону. Кланяется. Поворачивается спиной к храму и медленно спускается по серым ступенькам. Неторопливо бредёт обычной своей шаркающей походкой. Нет. Всё-таки они там были. Пирс бы просто так гранату не бросил. И этот его взгляд - такого не бывает, когда палишь по камням. Они там были. Слышали ваш разговор, молились, наверное, про себя... Эх, надо было тебе убедить Пирса по-другому...

  Господи помилуй!! Ты мотаешь головой, отбрасывая мысли. До чего ты дошёл, с ума сойти! Друга, который не раз спасал тебе жизнь, ты уже жалеешь, что не убил! И из-за кого? Из-за каких-то матовских выродков! Что он, в конце концов, такого сделал? Ну да, ошибся, нашло вдруг - ну, и не сдержался, бывает. И что? Нет человека, который жил бы, да не согрешил. Один Бог без греха. Неприятно, конечно. Но он ведь и сам уже раскаялся. Оттого и сейчас разговор замял. И эта девка - почему тебе её жалко? Может, она шлюхой была. Может, работала на мятеж. И мальчишка этот тоже, быть может, останься в живых, маньяком стал бы. Умерли они сегодня - значит, должны были умереть. И всё. Хватит думать.

  Ты оглядываешься по сторонам. Бар почти пуст. Возле стойки торчат два легионера, время от времени недовольно поглядывающие на вас. Легионеры вас недолюбливают. Из-за привилегий: что живёте вы не в казармах, как все, а в двухместных комнатах, что паёк у вас больше, что зарплата выше... Дураки, одним словом. У двери за столиком сидят трое пилотов в жёлто-серой форме. Время от времени гогочут, но в общем ведут себя тихо. В самом дальнем углу бара сидит какой-то хлыщ в штатском и молча пьёт дайн. Уже с час где-то так сидит. А больше в баре кроме вас и старика Вена никого. Все участвуют в операции на другом полушарии.

  У вас за столом как обычно. Кларк молчит. Он всегда молчит, редко что-нибудь скажет, всё только слушает. На том конце стола Пирс, Ларсон и парень из "Альфы" лениво спорят о какой-то ерунде. Тебе тоже хочется поговорить. Придумываешь, о чём бы спросить Аманда. Вспоминаешь:

  - Я и не знал, что ты умеешь играть на фалане.

  - Умею. Семь классов музыкалки.

  Вы молчите. Аманд говорит:

  - А ты верно снял пулемётчика. Вовремя. Если б не ты, он бы нас всех зажарил. Даже меня задело, - показывает пальцем на правое плечо, - пуля прошила бронежилет как бумагу. Уэрбиль - страшная штука.

  - А что не покажешься медикам?

  Аманд небрежно взмахивает рукой:

  - Не люблю помощников смерти. Да и рана-то плёвая. Сама заживёт.

  Вдруг Ларсон кивает тебе:

  - С тебя тост, дружище!

  Все оживляются. Ты тяжело подымаешься:

  - Давайте выпьем за то, чтобы этот тост не был последним.

  Ребята смеются и опорожняют стаканы.

  - Эй-эй-эй, что я вижу! - неприятно знакомый низкий голос от дверей бара. К вам направляются Герберт и Эдмонд.

  - Гуляете, а старых боевых товарищей совсем забыли!

  - Мы искали вас, да не нашли. - спокойно врёт Ларсон.

  Вы двигаетесь, Герберт и Эдмонд берут стулья и подсаживаются. Они и стаканы принесли, и Аманд наполняет их шилой. А тебе уже хорошо. Тяжесть сковывает члены, голова соображает туго, мысли чинно выстраиваются в ряд и медленно шествуют, как на параде, слева направо. Вот проходит знаменосец - мысль о том, что жизнь хороша. За ним идут два трубача - пара мыслей о том, что неплохо было бы ещё стаканчик пропустить. Следом вышагивает сержант с саблей - мысль о том, что завтра с утра опять на задание. После же маршируют по трое в ряд различные мысли о том, что Герберт дурак, что ты ещё не отчистил бронежилет, что давно уже не заглядывал Елене под юбку, что крест за 35 кредиток хорош, что твой правый локоть стоит в лужице шилы... Особняком шагает мысль-цифра 43. Ты усмехаешься и качаешь головой, "не-ет, проходи, знаю я тебя, я о тебе думать не буду, иди, давай, проваливай". Затем вдруг почему-то мысли останавливаются, и начинают спорить друг с другом, сержант орёт страшным голосом и размахивает саблей, трубачи трубят, всё мешается...