от нее, напротив, всеми средствами надо стараться избавиться, поскольку она в состоянии погубить и отдельного человека, и всю страну.
Белый считает, что пришла пора решить проблемы, поставленные русской литературой и историей, или, напротив, перестать их решать, изменив положение дел так, чтобы вопросы эти перестали быть актуальными. На художественном уровне эта мысль выражена через мифологические параллели. Мифы, созданные в ту пору, когда человеку было свойственно слитное восприятие себя и мира, когда чувства и разум не были ещё разделены и тем более разведены, как теперь, в образной форме содержат глубокие, вечные истины, постижение которых и приведет к преображению мира и человека[83].
От литературы к мифу. Временное и вечное в героях «Петербурга»
Наибольшее количество связей с литературными персонажами XIX века и историческими лицами петровской России имеет Александр Иванович Дудкин. Начав свой путь сто лет назад на страницах пушкинской поэмы разночинцем Евгением, в безумии грозящим отомстить Медному Всаднику за свои несчастья, в последней фазе петербургской истории России он превращается в террориста, то есть переходит от угроз к действиям. Но борьба с Медным Всадником приводит героя к соединению с ним: в понимании Белого Всадник и Евгений – союзники «по своей губительной роли в судьбе России»[84]. Более того, в «Петербурге» эти герои не просто сообщники, их связывают родственные отношения,[85] т. к. деспотизм порождает терроризм.
Оба имени Дудкина: и настоящее, и поддельное – значимы в историческом контексте и ассоциируются с покушением на убийство: участие царевича Алексея в заговоре против Петра, причастность Александра Первого к убийству Павла. Убийцей становится и Дудкин. Белый предсказывает это в самом начале романа, описывая случайную уличную встречу сенатора Аблеухова с Дудкиным с опорой на эпизод из романа Достоевского «Идиот».
Ср. в «Петербурге»:
«…Аполлон Аполлонович…увидал с угла пару бешеных глаз… глаза узнали сенатора. И, узнавши, сбесились; может быть, глаза поджидали с угла. И, увидев, расширились, засветились, блеснули. Этот бешеный взгляд был сознательно брошенным взглядом…» (21) —
и в «Идиоте»:
Мышкину «вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе». Он «случайно обернулся к нему (Рогожину. – М.С.) и остановился под впечатлением чрезвычайно странного и тяжелого его взгляда… Он некоторое время смотрел Рогожину прямо в глаза; они ещё как бы сильнее блеснули в первое мгновение». «Два давешних глаза, те самые, вдруг встретились с его взглядом. (…) Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его лицо».
Близкий Белому по мировосприятию А. Блок охарактеризовал внешность Рогожина как «самое страшное лицо, воплощение хаоса и небытия» («Безвременье»). Явно согласный с этим определением, Белый, однако, превращает хаос, взирающий из Дудкина на Аблеухова, в характерную черту самого Петербурга: «В ту же четверть секунды сенатор увидел в глазах незнакомца – ту самую бескрайность хаоса, из которой исконно сенаторский дом дозирает туманная, многотрубная даль…» (22).
Дудкин – идейный провокатор, как Николай Ставрогин[86].
Как у Раскольникова, у Дудкина доброе, в сущности, сердце, как Раскольников, он живет в нищете, одинок и находится в тупике вследствие увлечения ложной теорией. Но Белый усиливает склонность героя к мистике. Рассеянность Дудкина, его вникание в каждый случайно услышанный обрывок фразы могут быть объяснены через аналогию с героем Достоевского, который однажды в кабачке услышал в высшей степени важный для себя разговор. Так и Дудкин всё силится расслышать в окружающем шуме какую-то жизненно важную истину.
Дудкин, единственный из главных героев, «гибнет без возврата», поскольку порожден ныне завершающимся периодом русской истории. Единственный мифологический герой, с которым ассоциируется Дудкин, – Дионис, но и эта ассоциация неполная.
Параллель Дудкин – Дионис правомерна из-за неприятия героем «Петербурга» Аполлона Аблеухова, но прежде всего вследствие пристрастия Александра Ивановича к алкоголю, создания им теории о необходимости разрушить культуру и «открыто быть с хаосом», приступов помешательства, окончившихся полным безумием, и общей трагичности его судьбы. Однако увлечение революционной деятельностью лишает героя черт, которые составляют главное положительное содержание мифологемы Диониса: свободы и радости бытия. В этом причины безвозвратной гибели Дудкина.
Множество литературных и исторических ассоциаций вызывает также образ Аполлона Аблеухова. Это и гоголевские герои[87], и А.А. Каренин Льва Толстого,[88] и К.П. Победоносцев, и др.[89] Но к концу романа герой меняется, и практически все литературные и исторические параллели утрачиваются: обыватель в нём мирится с государственным человеком, Каренин – с вернувшейся женой, ледяная рука, сжимавшая сердце, тает, герой оставляет службу. Из мифологических же ассоциаций, которых образ тоже вызывает немало,[90] сохраняются те, которые несут положительный смысл.
В мифологеме Аполлона в начале романа на первый план выдвинуто значение «губитель». Именно так оценивает Белый деятельность Аблеухова-старшего по отношению к «обывателям», т. е. большей части населения России. С целью подчеркнуть это значение писатель помещает в доме на набережной статую Ниобеи – памятник одному из злых деяний бога Аполлона. То же назначение имеет и другое украшение дома – картина, изображающая Наполеона. Упомянутая уже на первых страницах романа «уменьшенная копия с картины Давида “Distribution des aigles par Napoleon premier”» (13) явно содержит намек на Аблеухова, государственного деятеля, как «уменьшенную копию» с Наполеона, тем более что, по одной из версий, «имя Наполеон – это Аполлон в корсиканском произношении: “O`N`Apolio”»[91]. В упоминании об одежде Наполеона – «Картина изображала великого Императора в венке и горностайной порфире» (13) – также можно видеть желание автора вызвать ассоциации с богом Аполлоном, так как именно с последним связан обычай венчать победителя лавровым венком.
Вместе с тем Наполеон на картине венком и позой: «…к пернатому собранию маршалов простирал свою руку Император…» (13) – напоминает и Медного Всадника. Намек на последнего скрыт также в статуе Ниобеи, поскольку именно Всаднику в романе приписывается возглас: «Я гублю без возврата». Но важно заметить, что ассоциации Аблеухов – Наполеон и Аблеухов – Медный Всадник в романе восходят к параллели Аблеухов – бог Аполлон, заданной именем героя, в котором содержится и намек на возможность преображения: Аполлон – бог Солнца, символ полноты бытия, личного творчества. Освободившись от исторического, герой «Петербурга» освобождается и от «отрицательного» Аполлона, Аполлона-губителя[92]. Так автор показывает, что божественная основа личности Аблеухова значительному искажению не подверглась и, значит, Аблеухов как тип не принадлежит исключительно петербургскому периоду истории России.
Настойчивая ассоциация Аблеухов-старший – Сатурн (старость, смерть, судьба, суд, цивилизация, черный цвет – понятия, относимые к архетипу Сатурна; Сатурн в мифологии символизирует также всякого рода ограничения,