наделять все предметы» (31). Окружающие, в его представлении, делятся на две группы: одна из них – «государственный человек», другая – «обыватель»: «… он вспомнил, что обыватель его собирается казнить позорною смертью…»; «всякий государственный человек есть герой…» (201). Отношение к людям государственных чиновников и революционеров одинаково по сути: люди для Аблеухова «толпа» (20), «точки на небосводе» (21), «что-то мелкое» (201). Сенатор либо вовсе не придает им значения, либо оценивает с точки зрения их общественных функций.
Но и общество относится к Аблеухову лишь как к чиновнику: все называют его «сенатором», соратников и недругов он имеет только как государственный человек, иных связей и отношений у него нет. Аполлон Аполлонович считает такое положение дел нормой и сам воспринимает себя прежде всего как чиновника высокого ранга: «Аполлон Аполлонович просто подумал, что какой-то бестактный шутник терроризирует его, царедворца, символическим цветом яркого своего плаща» (161). В дневниковых записях, а часто и в мыслях он называет себя «государственным человеком» (232).
Но слово «человек» здесь явно лишнее. Государству, показывает А. Белый, Аполлон Аполлонович-человек не нужен, нужна лишь его умственная деятельность. Душа, чувства для чиновника – атавизм, и вращатель государственного колеса Аблеухов всеми силами стремится скрыть, что у него есть сердце: «Аполлон Аполлонович… старался так пройти от гардин, чтобы его появленье в гостиной не выдало б странного поведения государственного человека. Аполлон Аполлонович от всех скрывал приступы сердечной болезни…» (165).
А оставляя общество, «Аполлон Аполлонович становился вдруг обывателем» (47). Аблеухов-обыватель – просто жалкий старик с глазами затравленной лани. Как обыватель «вспоминал он частенько…Анну Петровну» (86), как обыватель наводил свои справочки о сыне «окольным путем», как обыватель вел себя в комнате сына, где встретил Дудкина. Именно превращением в обывателя объясняется так поразившая Александра Ивановича перемена: «Пред собой видел он только добреющие морщинки; из добреющих тех морщинок поглядывали глаза: глаза затравленного: а рокочущий голос с надрывом что-то такое выкрикивал…» (93).
Снова А. Белый использует пушкинскую мысль и снова развивает её, в соответствии с современностью. В «Капитанской дочке» А.С. Пушкина спасение героев становится возможным благодаря тому, что Пугачев и Екатерина не только главы враждующих сторон, но и люди. С точки зрения Белого, сосуществование двух лиц в одном человеке есть двойничество, и ни один из двойников не может быть носителем истинно человеческого начала. Последним обладает только цельная личность. В самом деле, второе лицо сенатора (обыватель) так же малопривлекательно, как и первое (государственный человек). Именно в раздвоенности Аблеухова заключаются причины его разрыва с женой, непонимания с сыном и даже произошедшего в раннем детстве раздвоения Николая Аполлоновича (337).
Итак, служба государству разрушила личность сенатора Аблеухова и его семейную жизнь. А. Белый убежден, что подобным образом общество влияет не только на тех, кто принадлежит к числу вершителей судеб Империи, но и на занимающих совсем небольшой пост. Сергей Сергеевич Лихутин, подпоручик Гр-горийского полка, тоже раздвоен: он кроткий муж Софьи Петровны и бездумно исполняющий приказы «офицер-бурбон» (62), превыше всего ценящий свою честь офицера: «Скажет только: “Даю честное офицерское слово – быть тому-то, а тому – не бывать”. И – ни с места: непреклонность, жестокость какая-то» (68). Речь идет не о самоуважении и способности держать данное слово, а о норме поведения человека с определенным общественным положением.
Сергей Сергеевич – единственный из героев «Петербурга», которого мы видим за молитвой, но религия не спасает его от раздвоения, более того, она в какой-то мере является причиной превращения Лихутина в «двоицу». Одна из главных православных добродетелей – смирение и послушание, покорность воле Бога и тем, кто Его волю проводит на земле. Сергей Сергеевич Лихутин нарушил эту заповедь: два с половиной года назад, вопреки воле родителей, он женился на Софье Петровне и был за это проклят отцом. Для Белого связь родителей и детей очень важна, и, называя Лихутина именем его отца, писатель подчеркивает, что и для героя род, семья много значат. Вынужденный отказ от семьи и проклятие отцом «сродни отказу от ангела-хранителя, которого тотчас замещает искуситель-бес»[80]. С этих пор созерцание и воля героя вступают в противоречие, с этих пор начинается его раздвоение. Сергей Сергеевич, видя, к каким последствиям приводят его поступки, делается пассивен: предоставив жене полную свободу, сам поступает на службу, выбрав ту, на которой не требуется принимать самостоятельных решений[81], предпочитая плыть по течению.
Философские идеи
Николай Аблеухов, нигде не служащий, но посещающий собрания революционно настроенной молодежи, главный свой интерес полагает не в действительной жизни, а в сфере умственной, философской. Аблеухов-младший обожествляет мысль (238) и способность мыслить (41). Но увлечение неокантианством не только не способствует преодолению возникшей в детстве раздвоенности героя, но, напротив, приводит к окончательному распаду на «богоподобный лед» и «просто лягушечью слякоть».
Мышление приверженца Канта Аблеухова абстрактно, а «абстракция – злая мысль: её порожденье – злой мир… мир абстрактный есть призрак…Призрачность есть визитная карточка нам духа тьмы».[82] Неудивительно поэтому, что Аблеухов-сын от изучения абстракций переходит к пропаганде террора: Николай Аполлонович «у общих знакомых тогда читал рефератик, в котором ниспровергались все ценности», «густо сеял семя теорий о безумии всяческих жалостей».
Но в критический момент, получивший записку с приказанием убить отца, Николай Аполлонович обращается за помощью к философии, к своим теоретическим убеждениям и понимает их несостоятельность, неспособность помочь:
«На минуту Николай Аполлонович попытался вспомнить о трансцендентальных предметах, о том, что события этого бренного мира не посягают нисколько на бессмертие его центра и что даже мыслящий мозг лишь феномен сознания; что поскольку он, Николай Аполлонович, действует в этом мире, он – не он; и он – бренная оболочка; его подлинный дух-созерцатель всё так же способен осветить ему его путь: осветить ему его путь даже с этим; осветить даже… это… Но кругом встало это… И ничто не светило» (185).
Итак, Белый убежден, что раздвоение личности приобрело массовый характер вследствие поворота России в сторону Запада. Среди прочих средством показать это являются литературные и исторические ассоциации, вызываемые героями романа. Персонажи предшествующей литературы, созданные писателями-петербуржцами (Пушкиным, Гоголем, Достоевским) и действующие в Петербурге, тоже раздвоенные и/или раздавленные этим городом, оживают в героях Белого. Автор романа «Петербург», в отличие от русских классиков, оценивает двойничество однозначно отрицательно. Если Достоевский в одном из писем назвал двойственность «самой обыкновенной чертой у людей… не совсем, впрочем, обыкновенных», тем самым подчеркнув некую избранность тех, кому она свойственна, то, с точки зрения Белого, раздвоенностью отнюдь не стоит гордиться,