Какими источниками пользовался Юстин, когда составлял этот перечень установлений иудаизма и заставлял Трифона озвучивать его? И если такой диалог между иудеем и Юстином действительно имел место, на что опирался первый, когда давал свою краткую характеристику иудаизма? Во–первых, важность, приписываемая «месяцу», больше присуща библейскому, чем таннаическому периоду. В самом деле, мне представляется, что Юстин опирался здесь главным образом на идеи пророка Исайи — ср.: «новомесячий и суббот, праздничных собраний» (1:13); «И сыновей иноплеменников, присоединившихся к Господу, чтобы служить ему и любить имя Господа, быть рабами Его, всех, хранящих субботу от осквернения ее и твердо держащихся завета моего» (56:6); «Тогда из месяца в месяц и из субботы в субботу будет приходить всякая плоть пред лице Мое на поклонение» (66:23). Думается, что идея списка Трифона основывается на теологии Исайи, хотя и не непосредственно. Кроме этого, может быть, имеется связь и с некоторыми полемическими пассажами из Нового Завета. Рассмотрим, например, Послание к Колоссянам (2:16): «Итйк, никто да не осуждает вас за пищу, или питие, или за какой–нибудь праздник, или новомесячие, или субботу». Вставляя в свой перечень «месяц», Трифон, наверное, принимал во внимание тот факт, что еврейский патриарх приписывал особую важность установлению месяца (см., например, Мишна, Рош Гашана 2:9). Однако влияние Исайи на сочинение Юстина, пропущенное через фильтр Нового Завета, представляется более существенным, чем связь с авторитетом председателя Санхедрина (наси), который, насколько я знаю, ни разу не упоминается в этом сочинении.
Представляется необходимым остановиться и на особой роли омовения в списке Трифона. Здесь возможны два объяснения. Вероятно, Юстин хотел, чтобы оно рассматривалось в качестве основного постановления, так как он сам в предыдущих главах старался показать важность христианского крещения[94]: «И мы приняли его (обрезание. — М.Г.) через крещение, так как были грешны, равно и всем можно принять его подобным образом» (43:2). С другой стороны, это может в самом деле отражать еврейскую шкалу приоритетов во времена Юстина[95]. В этом контексте нашего внимания заслуживает специальный пассаж из Мехильты. Толкуются стихи 16—17 из книги Исход 31: «И пусть хранят сыны Израилевы субботу… Это — знамение между Мною и сынами Израилевыми на веки»:
«Между Мною и сынами Израилевыми». Но не между Мною и народами земли. «Это — знамение на века». Здесь говорится, что суббота никогда не будет отнята от Израиля. И поэтому получается, что все, за что евреи полагали души свои, сохранено им. А то, за что евреи душ своих не полагали, не осталось у него. Таким образом, Суббота, обрезание, изучение Торы и омовение, за которые он (народ Израиля. — Примеч. пер.) души положил, сохранено им. Но Храм, гражданские суды и субботние и юбилейные годы, за которые евреи не положили свои души, не сохранены им
(Мехильта, Шаббат 1).
Толкования, которыми начинается этот отрывок, представляют собой отрицательные заключения, выведенные из библейского стиха, — то, что Писание утверждает в положительной формулировке, используется в мидраше для выведения отрицательного заключения. Однако язык мидраша в высшей степени полемичен. Он делает акцент на уникальности Израиля и на его вечной связи с субботой. Суббота была дана не на ограниченный период времени, но навсегда. Может быть, автор хотел вступить здесь в полемику с христианскими доказательствами, подобными выдвинутым Юстином? Так как толкование придерживается буквального смысла стиха, я бы поостерегся давать окончательный положительный ответ на этот вопрос, хотя сам склонен считать именно так. Остальная часть интерпретации говорит в поддержку той точки зрения, что этот отрывок является реакцией на аргументы христиан.
Суббота, обрезание и изучение Торы, несомненно, были теми тремя вещами, за которые Израиль был готов отдать жизнь, особенно если понимать выражение натну эт нашфан как «жертвовали свои души»[96], то есть израильтяне умирали за эти постановления. Где в этом списке омовение? Рассмотрим, например, известный отрывок, толкующий три слова из Десяти Заповедей (Мехильта, Баходеш, 6):
Рабби Натан говорит: «"Любящие меня и соблюдающие заповеди Мои" — это израильтяне, которые остаются в земле Израиля и полагают души свои (нотнин эт нафшан) за заповеди: за что ты идешь на казнь? — за то, что я обрезал сына своего; за что ты приговорен к сожжению? — за то, что я читал Тору; за что тебя ведут на распятие? — за то, что я ел пресный хлеб; за что тебе дают сто розог? — за то, что я взял лулав
(во время праздника Кущей. —
Примеч. ред.)»[97].
Этот источник ценен для нас по двум причинам. Во–первых, в нем выражение нотнин эт нафшан используется, несомненно, для обозначения понятия «умирать за что–либо». Во–вторых, когда рабби Натан перечисляет заповеди, за которые Израиль отдавал свои жизни, он не включает омовение. Действительно, во всем корпусе таннаической литературы мне не удалось обнаружить ни одного подобного примера такого использования слова «омовение»[98].
Я не намерен преуменьшать важность обрядов ритуальной чистоты[99] Согласно одному источнику, известно, что «очищение распространилось в Израиле» в эпоху Второго Храма[100]. Даже после разрушения Храма некоторые мудрецы, которые не были священниками, приняли на себя обязанность соблюдать обряды чистоты, касающиеся пищи, первоначально возложенные только на священников. Может ли полемический тон, который, как мы видели, характерен для текста Мехильты, когда она затрагивает вопрос о субботе, служить объяснением того, почему омовение появилось в перечне установлений, за которые народ Израиля отдавал свои жизни? Это как бы говорит, что ритуальное погружение в воду всегда занимало центральное место, и евреи в такой же степени были готовы отдать свои жизни за него, как за хорошо известные заповеди субботы, обрезания и изучения Торы. Этот обряд не является специфической чертой новой религии.
Если отказаться от этого объяснения и поддержать точку зрения, заключающуюся в том, что акцент на ритуальном омовении в Мехильте вызван не полемическими соображениями, но отражает существенное, глубоко укоренившееся верование, тогда список пунктов, упомянутых Трифоном, частично совпадет с основными положениями Торы, представленными в Мехильте, за исключением пропущенного Юстином изучения Торы. Поэтому я уверен, что сравнение с Мехильтой увеличивает доверие к перечню Трифона в «Диалоге» (46). Два выпущенных пункта — изучение Торы и воздержание от определенной пищи — не равнозначны. Юстин уже говорил о таком воздержании в главе 20, интепретируя его как еще одно установление, данное евреям по причине их склонности к забвению Бога. Напротив, заповедь обучать Торе, фундаментальная для талмудического подхода, вовсе не упоминается в «Диалоге». Еще раз повторим, что это может вполне точно отражать позицию палестинского еврея, который не был не только одним из мудрецов, но даже и одним из их учеников. Как уже отмечалось в главе 4, основная информация о еврейских обычаях и толкованиях исходит от Юстина, который упоминает их, чтобы тут же отвергнуть. «Иудей» Трифон знает очень немного о еврейских традициях, о которых он сообщает в этом сочинении. Поэтому представляется вполне вероятным, что еврей, подобный Трифону, не включил бы изучение Торы в постановления, соблюдение которых характеризовало типичного еврея.