А Цыган явно похож на Горохова…
Олексюк дошел до конца базара, выпил воды у верткого парнишки, который торговал ею прямо из ведра: набирал в колодце за сотню метров от базара.
Бобренок заметил, как резко повернулся Толкунов. Майор проследил за взглядом товарища и увидел двух военных, приближавшихся к базару. Заборчик был низенький и редкий, и Бобренок хорошо видел, как те переходили улицу. Шли они тяжело, устало, первый — с мешком за плечом. Жаль, отсюда нельзя было рассмотреть звездочки на погонах, да и что звездочки, их могли снять или добавить, главное — документы, а то, что вражеские агенты снабжены запасным комплектом документов, не вызывало у майора сомнения.
Офицеры остановились возле того же шустрого мальчишки попить воды. Теперь Бобренок стоял от них в трех шагах: наверное, не агенты, чернявого среди них нет. Один совсем лысый, а у второго из-под мокрой от пота пилотки выбивались светлые волосы. У первого лоб высокий, лицо скуластое, глаза узкие, казах не казах, а что-то восточное было в его глазах. А блондин — типичный флегматик, мешок снял осторожно, поставил у ног, воду пьет маленькими глоточками. Внешне неповоротливый, угловатый. Поднял мешок, но не забросил за плечо, повесил на руку, а мешок, видно, тяжелый. Интересно, что в нем?
Толкунов прошел мимо офицеров, они козырнули ему — оба старшие лейтенанты: узкоглазый исполнил этот ритуал старательно, по уставу, и это насторожило Бобренка — чего вытягивается, да еще на базаре.
Краем глаза майор наблюдал за Олексюком. Тот стоял спиной к старшим лейтенантам; вдруг высокий, с мешком, направился прямо к Олексюку, подошел к нему почти вплотную, показалось, даже толкнул, но не остановился и не сказал ни слова, прошел мимо — к человеку, продававшему мыло. Они быстро сторговались, старший лейтенант вернулся к товарищу — положили мыло в мешок и пошли к выходу.
Бобренок видел, как их остановил патруль, но старшие лейтенанты уже не интересовали его: ясно видел, что блондин не общался с Олексюком.
Агент стоял теперь в самом центре базара, где торговали ношеными вещами. Рядом с ним инвалид на костылях продавал шляпу, обыкновенную черную шляпу с широкими полями. Надел ее на стриженую голову, чуть набок, наверное, считал, что это делает его элегантным, и выкрикивал громко:
— Кому довоенную шляпу? Дешево отдам! Кто хочет понравиться хорошеньким девушкам? Налетай!
Но никто не обращал внимания на призывы инвалида.
Олексюк все ходил по базару, наверняка ему уже опротивела толкотня и суета, несколько раз вопросительно взглядывал на майора, но тот качал головой: до десяти часов — а Горохов приказал Олексюку шататься по базару как раз с восьми до десяти — оставалось еще пятнадцать минут, и все могло еще случиться. Но не случилось. В десять Бобренок подал знак Олексюку, что можно уходить.
Сейчас агент не очень интересовал Бобренка — им займутся и доставят в комендатуру, — майор же должен был позвонить Карему.
Полковник сразу взял трубку, внимательно выслушал сообщение Бобренка и сказал коротко:
— Так я и знал. Они не придут. Четыре часа назад из леса вблизи Маневичей вышла в эфир неизвестная рация. Немедленно возвращайтесь.
«Виллис» стоял за углом. Толкунов уже сидел в нем — хмурый и недовольный, читал нравоучения Виктору, но тот уже привык к нотациям капитана, пропускал их мимо ушей, ироническая улыбка застыла на его губах.
Узнав новости, Толкунов на минуту задумался.
— Они решили обойтись без Олексюка, — констатировал уверенно. — Пересидели где-нибудь в лесу или в деревне, сейчас связались с «Цеппелином» — дали знать, что приступают к выполнению задания.
— Ладно, — вздохнул Бобренок, — поехали к полковнику Карему.
У Карего уже сидело человек десять: розыскники и другие работники контрразведки — все, кто должен был принять участие в задержании вражеских агентов. Полковник хмурился — только что разговаривал с Рубцовым, генерал торопил его, правда, обещал прислать из фронтового резерва несколько розыскников. Но что значат четыре или пять человек?
Карий раздвинул шторки на карте, показал, откуда вышла в эфир рация. Места глухие, болота, одинокие лесные хутора, тут сам черт ногу сломит. Однако километрах в пяти от ориентировочного местопребывания радиста пролегала довольно оживленная дорога, и выходила она на шоссе, ведущее в Луцк.
— Вряд ли диверсанты остались в лесу, — говорил Карий спокойно, кажется, не волновался вовсе, но Бобренок, хорошо знавший полковника, представлял, какие чувства бушевали сейчас в его душе. — Знают или не знают, что мы взяли Олексюка, но догадываются, что рацию-то мы запеленговали. Возможно, оставили ее в тайнике, а сами вышли на дорогу. И, может быть, именно в эти минуты двигаются по ней. Здесь у них есть выбор: можно и в Маневичи, и в Луцк, и в Сарны. Вполне возможно, что отлеживаются где-нибудь на хуторе, а может, у бандеровцев. Во всяком случае, мы должны взять под контроль все выходы из леса…
Полковник поставил перед розыскниками конкретные задачи.
Бобренок догадывался, что заподозренный им на базаре чернявый офицер не имеет никакого отношения к вражеской агентуре. И все же спросил о нем.
— Все в порядке, — успокоил его полковник. — Старший лейтенант Удальцов, его личность мы установили сразу, интендант запасного полка.
Через час они прибыли в назначенное место. На разбитое шоссе, ведущее в Луцк, сюда выходила мощеная дорога из довольно большого села Микулинцы. Село лежало километрах в десяти, дорога из него огибала лес — примерно из этого района выходила в эфир неизвестная рация.
Толкунов стоял под развесистым дубом, а Бобренок растянулся на траве, упершись локтями в землю и подперев подбородок. Слушал лес, и ничто подозрительное не осталось бы без его внимания. Слух имел острейший, вообще-то из них с Толкуновым вышла неплохая пара, капитан видел за километр и дальше, как в полевой бинокль, а Бобренок чуть ли не за километр слышал в лесу шаги человека.
Резко затрещала сорока. Сороку надо слушать, сорока всегда предупредит тебя или выдаст, но птица так же резко оборвала свой крик, как и начала. Совсем близко застучал дятел. Бобренок поднял глаза и увидел его — красивый, хлопотливый лесной трудяга.
Тихо, только шелестят листья дуба да стрекочут кузнечики.
Сорока снова затрещала тревожно, и Бобренок услыхал какой-то звук на мощеной дороге. Прислушался и встал: к перекрестку приближался воз, запряженный лошадью.
— Что? — сразу насторожился Толкунов.
— Кто-то едет.
Бобренок снял с плеча автомат, а капитан, предпочитавший обходиться пистолетом, нащупал оружие в кармане.
Сейчас и Толкунов услыхал скрип колес. Воз ехал медленно, и лошадь ступала устало, вот она показалась между кустов — да и как не устать: старая кляча со сбитыми копытами. Мужчина шел рядом с возом тяжело, как и лошадь, и были они оба будто из прошлого века.
Бобренок вышел из своего укрытия, старик заметил его, но не остановился. Майор поднял руку.
— Стойте! — приказал.
Старик натянул вожжи, но не подошел к офицерам, смотрел как-то безразлично, будто военный с автоматом в руке и другой, что выходит за ним из кустов, его совсем не интересуют, будто вообще ничто в мире не касается его и плетется рядом с возом только потому, что нет иного выхода. Одет старик был в темную сорочку, солдатское галифе и такие же солдатские, давно не чищенные ботинки на босу ногу.
Бобренок поздоровался, но старик не ответил, будто и не слышал его, и майор подошел ближе.
— Что делаете, дедушка? — спросил.
Какая-то искорка зажглась в выцветших глазах старика.
— Разве не видишь, сено вожу.
Бобренок и на самом деле увидел клочки сена на дне телеги.
— Откуда?
Старик показал головой на шоссе — за ним тянулись луга с редкими стогами. Спросил вдруг:
— Покурить не найдется?
Смотрел жадными глазами, как Бобренок достает пачку папирос, взял одну черными и заскорузлыми от работы пальцами, майор даже удивился, как он смог вытащить из пачки папиросу. Достал кресало, но Бобренок чиркнул зажигалкой.