В этой толпе можно найти трех женщин: Умную, добрую и красивую. И полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После того, как вы отчаялись найти их трех в одной.
В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карликового с бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам и аппетитным коленкам в метро напротив. Боже, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы, и я буду думать об этом отдельно, это я вам обещаю. Вообще, я хочу жить, пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут Владимир Михайлович, и я буду давать девочкам книжки и картинки и целовать их глазами, светящимися от оригинальных воспоминаний. Нет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутренне.
И ревновать.
И вообще.
В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется. В любом случае у них в глазах оживление преследуемого. В этой толпе самая читающая в мире в метро публика. Есть несколько причин:
А) действительно интересно, что там пишут;
б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;
в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;
г) не уступать место и заслонять его газетой;
д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же названия.
Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны. В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне просто бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.
А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллетенями в папках, где трафаретом выдавлено: «Катар верхних дыхательных путей». В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко заметить: Он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну минутку купить чего-то – и опять в машину, чтобы гордо ехать параллельно нам. У нас уже такого вида не будет. Даже если мы в такси. Слишком узки в заду и сидим так, как будто оно вот-вот из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с чемоданами.
В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Настоящие влюбленные, как все дикое, разбегаются под напором цивилизации и всеобщего среднего образования. Любовь уходит из центра на окраины. В заповедник. Глаза мужчин утомлены встречами. Браки называются союзами. Семьи очагами. И чтобы не влюбляться, некоторые просто договариваются под девизом: «Тебе пора и мне пора». А влюбленные, как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще, чем в жизни.
В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Но надо, чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы. Тогда все увидят и скажут им: «Ну и что? Почему вы стесняетесь? Вы же лысые». А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но очень чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень принципиальный в толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы что, мы-то с юмором и едем по своим делам и тонко понимаем, где он принципиальный, а где просто хорошо работает...
А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, серых костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками «дипломат», где записные книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-десятиверстки с маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так любят свою страну, что больше всего почитают заграничные командировки, и работу в посольствах, и выезды, и банкеты. Они так любят свою страну, что за командировку в Женеву с профессором или мюзик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю волосатого оближут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему же. И это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее. Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить отдельно, немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке, потому что не откинешься, а упадешь...
А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих голубых точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые потеряли это в огне, потеряли потому, что не боялись, теперь стесняются, а мы бегаем и стесняемся их поддержать. Это в нас что-то сидит. Это наш недостаток. Мы потому и бегаем, что они хромают.
А есть дети, которые сами не передвигаются. Их несут. А они поют смешными голосами и приветствуют нас и наше движение. А сейчас их несут на руках в башлыках, в валенках, и они тоже издают свой пар, но маленькой струйкой. Они маленькие и лицом еще не владеют и поэтому очень естественные, на что жалуются киношники. Говорят: «От ребенка не знаешь, чего ждать. От взрослого, говорят, знаешь». И со взрослыми киношникам спокойно, то есть никак, то есть все за него надо придумать киношникам. И реакцию его надо придумать. И любой взрослый с ходу сыграет, и даже бесплатно. Потому что в них актерство всегда сидит. А что он думает, никогда не узнаешь. До того не узнаешь, что кажется, может, и не думает вообще. Я это про некоторых говорю. Потому что эти некоторые часто встречаются и достигают таких крупных размеров...
В этой толпе еще много людей. И хороших. И так себе. И все себе. И все другим. Потому что они разные. Простые и загадочные. Работают, руководят, пилят и строгают, пишут и вычисляют, чтобы вагоны шли вовремя, чтобы продукты в машине ехали, и пиво откуда-то и даже водка ее тоже кто-то делает, и хлеб, хлеб каждый день, и вода, и время мирное, и животик сытый, и в головах проблемы и вопросы, которые возникают на сытый желудок. А мы создаем давку от своего количества и получаем синяки от кошелок своих и чужих. На бедрах своих и чужих. Вашей жены и не вашей. Особенно в час пик. Когда полуголые курицы расплющиваются, помидоры истекают кровью, рукописи пропитываются повидлом. И держаться надо крепче, чтобы выйти там, где вам нужно, а не там, где все выходят.
А жить хочется здесь, на людях. На многих людях. Жить и умереть в огромной, огромной с севера на юг, с запада на восток, стране, где шумят поезда, ревут самолеты. И люди ездят и встречаются, чтобы разойтись или остаться вместе навсегда.
Ставь птицу
За столом – кладовщик. Перед ним – механик с мешком.
Механик. Здравствуйте.
Кладовщик. Здравствуйте.
М. У нас к вам сводная заявка.
К. Сводная заявка?
М. Я думаю, прямо по списку и пойдем.
К. Прямо по списку и пойдем.
М. Втулка каноническая.
К. Нету.
М. Канонической втулки нету?!
К. Откуда, что вы? Не помню, когда и была.
М. Каноническая втулка? Я же издалека ехал...
К. Так, издалека. Я сам не местный.
М. А ребята брали.
К. Какие ребята, кто их видел?
Механик вынимает из мешка стаканы, бутыль, наливает. Оба молча выпивают.
М. Втулка каноническая.
К. Ставь птичку.
М. Что ставить?
К. Птичку ставь. Найдем.
М. Подшипник упорный дт-54.
К. Нету.
М. Так ребята брали.
К. Какие ребята?!
Механик снова вынимает стаканы, бутыль, наливает. Оба пьют.
М. (Прячет стаканы и бутыль.) Подшипник упорный дт-54.
К. Ставь птицу. Найдем.
М. Диски сцепления газ-51.
К. Еще раз произнеси, недопонял я.
М. Диски сцепления. Для сцепления между собой. Педаль специальная.
К. Нету.
М. Так... Ребята...
К. Нету!
М. (Достает стаканы, бутыль, наливает) ой!
К. А-а!
М. Ой!
К. А-а!.. Буряковый... Сами гоните... Хорошо. А то на соседнем заводе спирт для меня из тормозной жидкости выделяют. У них там лаборатория – культурно, но у меня судороги по ночам и крушения поездов каждую ночь.
М. Диски сцепления?
К. Бери сколько увезешь.
М. Псису?
К. Рисуй.
М. Уплотнения фетровывыстыеся восьмой номер.
К. Недопонял.
М. Фетровыстывыеся уплотнения восьмой номер.
К. Ах, фетровывыя?
М. Да, фетровывыстывыяся, но восьмой номер.
К. Все равно нет.
Механик наливает кладовщику. Себе!
М. Я не могу. Меня послали, я должен продержаться.
К. Один не буду.
М. Не могу – еще список большой.
К. Езжай назад.
М. Назад дороги нет! (Наливает себе.) (Выпивают.) Уплотнения фетровывые.
К. Где-то была парочка.
М. Псису?
К. Рисуй.
М. Пятеренки... Шестеренки... Вологодские.
К. Как ты сказал?
М. Сейчас. (Срочно уходит. Возвращается. Не попадает на стул).