Читать интересную книгу Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Поэтому Оскар может бить сколько угодно. И Абель напрасно напрягается, демонстрируя свое мужество – единственное, что у него осталось. Оскар ненавидит в нем совсем другое, то, что каждый раз встречает в его глазах в такие минуты, – любовь.

Потому что Абель любит брата и ищет в нем союзника в войне против молчания.

С помощью Оскара Абель надеялся устоять против всепожирающей пасти Ничто.

В тот же день, только позже, Абеля ударил глухонемой так, что мальчик отлетел к стене, беззвучно, как рыба, глотая воздух. И сейчас, прижатый к земле, Абель смотрел на брата умоляюще. Восхищение, любовь, надежду – вот что читал Оскар в глазах Абеля.

И это его взбесило. Непонятно, на что именно разозлился Оскар – на себя или младшего брата, – только он еще сильнее надавил ему на грудь и занес для удара руку. И тут Абель наконец застонал. Звук получился тихий, но у Оскара был хороший слух.

– Не бей меня.

Зрачки Абеля помутнели, а губы стали почти белыми. Но Оскар еще крепче сжал пальцами горло брата, так что у того в глазах, словно поплавки, запрыгали солнечные зайчики. Оскара чуть не вырвало, до того ему все это стало противно.

Удар пришелся по уху, голова Абеля метнулась в сторону. Потом мальчик дернулся всем телом и затих.

Абель лежал на земле, как подстреленный зверек. Оскар испуганно потрепал его по щеке:

– Абель, Абель…

Брат не отвечал и оставался недвижим. Поднявшись на ноги, Оскар поковылял к озеру и бросился в воду. У него кружилась голова и дрожали колени. Он думал, что убил Абеля. Дверь в дощатое ателье стояла наполовину открытой. Через застекленное окошко в крыше – его велел проделать глухонемой, чтобы можно было работать, – свет падал на установленную на мольберте картину. На ней волновалось иссиня-черное море с белыми барашками волн. В правом углу намечались контуры терпящего крушение судна. Художник изобразил ветреный зимний день. Очертания берегов почти не просматривались.

Оскар проскользнул в сарай. Глухонемого там не оказалось. Не успели глаза мальчика привыкнуть к полумраку, как послышался грохот – мольберт рухнул на пол. Оскар повернулся к двери. На него словно пахнуло ледяным ветром, хотя на улице стоял жаркий летний день. Оскар направился к мостику и остановился возле березок на берегу. Там его вырвало, после чего озноб прошел.

Большую часть дня Оскар просидел, прислонившись спиной к каменной опоре мостика. Он наблюдал, как медленно опускалось июльское солнце. Берег утопал в зелени. По серебристой ряби озера скользил парус. К вечеру мальчик продрог. Обернувшись в сторону дома, он увидел Анну. Она сидела в беседке, склонившись над вязаньем. Вся ее поза выражала предельную сосредоточенность. С некоторых пор Анна носила очки.

Оскар представил себе, как из ее огрубевших рук выскальзывает иголка. В последнее время волосы матери заметно поредели, а спина ссутулилась. От Анны, как всегда, веяло покоем, как будто ничего не случилось. Оскар сидел, не решаясь подняться. Холод время от времени все еще пробегал по его спине. Глухонемой не показывался. Спустя некоторое время, когда горничная позвала на ужин, у мальчика засосало под ложечкой от голода.

Оскар поднялся на крыльцо. В нос ударил запах масляной краски.

Глухонемой выглядел взволнованным и делал Оскару какие-то знаки. У мальчика перехватило дыхание. Пытаясь сосредоточиться на ловких отцовских пальцах, он внезапно осознал суть вопроса: не знает ли Оскар, кто пробрался в ателье и опрокинул картину? Оскар посмотрел в карие глаза глухонемого и отрицательно покачал головой. В его ушах отдавался грохот падающего на пол мольберта.

Отец быстро повернулся и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись на приоткрытую дверь, Оскар увидел Абеля, направлявшегося к дому по гравийной дорожке. Брат был бледен как смерть, со следами запекшейся крови под носом, и едва переставлял ноги. Уставившись в пол, Абель ступил на лестницу, ведущую на второй этаж, и начал подъем, держась за деревянную стену с отслаивающейся краской. Дойдя до последней ступеньки, он поднял голову. Перед ним стоял отец.

На этот раз глухонемой ни о чем не спрашивал. Он просто ударил. Абель не успел ничего понять, только удивленно распахнул глаза. Не удержавшись на ногах, мальчик отлетел к облупившейся желтой стене, но не проронил ни звука. Челюсть отвисла, как у идиота. Оскар отвернулся. Фигура Абеля не выражала ничего, кроме растерянности.

Абеля отослали на мансарду и оставили без ужина. Он безропотно повиновался. Даже Анна не стала его на этот раз защищать, потому что, упав на пол, полотно глухонемого налетело на гвоздь. Картину Сульт писал на заказ, рассчитывая на хорошие деньги. Глухонемой работал не покладая рук, он хотел сэкономить время для своих эскизов. Перед ужином, когда Анна упавшим голосом читала молитву, Оскар в отчаянии сжимал кулаки. Они ели втроем и за весь вечер не сказали друг другу ни слова.

В это время Абель лежал на своей узкой кровати на чердаке. Он думал, что когда-нибудь сам ударит глухонемого. Он выбьет из отца крик, который отзовется эхом в гулком пространстве Ничто. И обязательно в присутствии Оскара, он должен это видеть. Так мечтал Абель. Оскар поможет ему вырваться из этого мира. Наконец он заснул, а потом наступило утро.

Мальчик вслушивался в первые звуки, прогонявшие тишину.

Он размышлял о том, что молчание сродни смерти и так же, как и она, подстерегает любую жизнь.

Анна, мать. Она мерзнет на скамейке в беседке. У нее скуластое лицо, руки лежат на коленях. Вязанье упало на гравий. Пряжка на изношенных башмаках наполовину оторвана. Ее глаза прозрачны, как вода. Они того же цвета, что и море. Сегодня глаза помутнели – переменный ветер, облачность и ни малейшего намека на солнце.

Густой туман над проливом скрывает контуры островов. И ни единого паруса на горизонте, насколько достает глаз. Окрестности оглашает доносящийся с другого берега стук. Там рубят лес.

Анна родила двоих сыновей и дочь, которая умерла, едва появившись на свет, и тем не менее успела получить имя – Алиса. В то лето, когда глухонемой целыми днями пропадал на побережье с этюдником, Анна ждала четвертого ребенка.

Глухонемой любил работать на пленэре, он предпочитал естественный свет. В шхерах он проводил каждое лето. Эта привычка вызывала удивление и даже насмешки коллег, равно как и тематическое однообразие полотен, на которых ничего не было, кроме воды и деревьев.

Он далеко ушел от Дюссельдорфской школы. Его краски отличались ясностью и чистотой, особенно в этюдах. Он был немолод, имел жену и детей, позади остались годы учения и странствий. Раньше находилось немало молодых художников, считавших Сульта своим учителем, но теперь его все оставили. В моду вошли эмигранты, они готовили переворот в искусстве.

Молодые мастера один за другим паковали краски, холсты и кисти и покидали родину – процесс, который был хорошо заметен в кругу профессионалов. Они хотели писать Париж или Фонтенбло, но главное – в новом свете.

Бывшие ученики глухонемого продолжали видеть в нем союзника, пусть не без странностей. Зимой они громко спорили в его мастерской – Анна не любила эти сборища. Но Сульту нечего было им сказать. Наступала эпоха перемен. Снимались ограничения, старые нормы лопались, подобно околоплодному пузырю. Молодежь кричала и насмехалась над старшим поколением, Дюссельдорфской школой, Хансом Гуде[19] и самим Господом Богом.

Анна сидела на высоком деревянном стуле посреди мастерской и переводила. Глухонемой полулежал на кожаном диване. Он понимал, чего хочет молодежь, но в самый разгар дискуссии вдруг встал, повернувшись спиной к собранию, у окна. Сульт смотрел на железную дорогу, воды Кларашё[20] и ландшафт в окрестностях Карлсбергского замка. Молодежь стихла. Анна опустила руку.

Потом глухонемой заговорил с ними о свете, который приходит изнутри. Внешний – он сделал движение рукой – само собой. Пленэр – необходимое его условие, но не более. Он говорил о важности понимания задач, которые ставили перед собой старые мастера. Только так можно найти свою дорогу в искусстве. Сульт вспомнил Тициана и Рембрандта, но молодые слушали его вполуха. Они полагали, что их время уникально и оглядываться на прошлое не имеет смысла.

Когда же они принялись твердить о переломном моменте и сближении живописи с наукой, Сульт замолчал. Сначала на его губах появилась ироническая усмешка, а потом он будто растворился в разливающемся по мастерской ненавистном им желтом свете.

Заполняя комнату, свет вдруг преобразил и масляную лампу, и бюро с художническими принадлежностями Сульта, и блокнот для эскизов, и этюды, и само его словно из мрамора выточенное лицо. Вокруг рта собрались горькие морщинки. Их видела только Анна. Она знала, что они значат и почему.

В сущности, глухонемой искал то же, что и молодежь. Но он делал это в одиночку, не выходя за пределы своего глубокого внутреннего молчания. И понимал, что, если когда-нибудь его ученики своего добьются, он по-прежнему останется в стороне.