Читать интересную книгу Юность Барона. Обретения - Андрей Константинов

А к скотству, равно как и к смерти, привыкнуть нельзя.

Так его учили — сперва отец, а затем Михаил Михайлович Хромов.

Светлая им обоим память…

До Богчино Барон добрался на колхозной полуторке, мысленно поблагодарив за дельный совет железнодорожницу Лиду. Дорогу он запомнил, потому обратно в город решил прогуляться пешком. Тем более всего пути оказалось километров пять-шесть.

Неспешно дойдя до очень условной, с учетом повсеместной одно— и двухэтажной застройки, границы города, Барон свернул в направлении главной местной достопримечательности — Галичского озера. «Кормилица наша! Кормилица и красавица!» — как любовно отзывался о нем директор детдома, рассказывая про то, как местный рыбный промысел помогал подкармливать блокадных ребятишек.

Озеро, что и говорить, впечатляло.

Формы гигантского овального зеркала, помещенного меж двух плоских берегов, оно вытянулось с запада на восток, и там, где горизонт сливался с водной гладью, созерцательное ощущение бескрайности зашкаливало. Причем настолько, что в какой-то момент начинало казаться, будто ты стоишь не на озерном, а на морском берегу.

Приметив лодочные мостки, Барон дошел до них, снял ботинки, закатал брючины по щиколотку и, усевшись на полусгнившие доски, с наслаждением опустил босые ноги в приятного холодка воду.

Пошумливали от легкого ветерка тополя. Лениво переругивались птицы. Пыхало жаром солнце. Давно забытое ощущение покоя и безмятежности охватило Барона. Последний раз подобные чувства он испытывал, пожалуй, лишь в довоенном детстве, когда они с отцом и с «Достоевским» изредка выбирались порыбачить на Кронштадтские форты. Как и тогда, пряча глаза от слепящего солнца, Барон сидел сейчас, опустив голову, и с ребячьим интересом наблюдал за крохотными волнами, накатывающимися на опущенные в воду ноги. Ему было хорошо. По-настоящему хорошо.

Но все-таки странная штука — память. Только что ей казалось исключительно важным одно, а минуту спустя — уже противоположно другое. Воспоминания приходят к нам словно бы из ниоткуда, и, кажется, логики в их появлении нет никакой. Самое обидное: то хорошее, что хотелось бы помнить вечно и до самых мельчайших подробностей, чаще всего размывается, делается воображению недоступным. Тогда как именно о том, о чем бы усиленно хотел забыть, память услужливо и некстати напоминает. Выставляя столь подробным и ярким, словно бы оно случилось не далее как вчера…

И вот уже Барон мысленно переносится с нагретых солнцем бетонных плит мола форта Тотлебен на берег другого озера.

Оно ничуть не походит на огромное и живописное Галичское, а, скорее, напоминает небольшое болотце, со всех сторон окруженное вплотную подступившим к берегам густым ельником. Отыскать озеро непросто — надо знать заветную, сквозь непролазные трущобы, тропку, о существовании которой знал не всякий местный старожил. В первую очередь по этой причине в апреле 1942 года здесь, в нескольких десятках метров от воды, надежно скрыв под лесным пологом дюжину землянок и два десятка шалашей, временно расположилась база партизанского отряда имени тов. Сталина.

Временно, так как близкая к идеальной скрытость местности была палкой о двух концах: добывать провиант приходилось у черта на куличках, а добыв — доставлять на базу с неимоверными трудностями. Меж тем середина весны нелучшее время для перехода на подножный корм. На сборе березового сока да нечастых рыбацких удачах долго не протянешь. Хотя тот же Юрка изрядно преуспел и в первом, и во втором.

Даром что бывший городской житель.

Ленинградская область, апрель 1942 года

Собранные Битюгом дрова оказались сырыми. Костер разгорался плохо — больше чадил, и едкий дым нещадно застилал глаза и щипал горло. С такими дровами бдительный дежурный костровой перенес бы зону кострища с берега поближе к кромке леса. Чтобы дым, поднимаясь вверх, рассеивался в густой кроне деревьев и не был приметен с воздуха. Но Битюг поленился, предпочел оставить все как есть. А сам, усевшись на плащ-палатку и упершись спиной в покрытый мхом валун, достал из-за пазухи банку трофейной, взятой в ходе последнего экса, тушенки, вскрыл ее ножом и принялся неторопливо опустошать. Дым его трапезе ничуть не мешал.

Пока не согрелась вода в котле, Анфиса и Клавдия занимались рутинной постирушкой. Включая черновую стирку дефицитных бинтов и подручного перевязочного материала, которые после следовало еще и перекипятить. Стиральными досками служили причудливо смятые Митяем куски листового железа. Постиранное белье отбивалось здесь же о торчащие из воды камни и развешивалось на натянутых между деревьев веревках.

Битюг наблюдал за женщинами не без интереса, так как в процессе работы те вынужденно принимали интересные, на мужской взгляд, позы и допускали определенную «небрежность» в одежде. Словом, со стороны имела место быть картина мирная, почти идиллическая.

Причисленный к хозобслуге, вечный дежурный Юрка припер с базы ведро картошки, добрел с ним до кромки воды и, стараясь не смотреть на задравшую подол до середины бедер Анфису, окликнул:

— Тетя Анфиса!

— О, Василёк! Ты чего там притащил?

— Картошку.

— Картошку? Это ж откуда такое чудо?

— Митяй с Акимом принесли. Они ночью в Поречье на разведку ходили, а на обратном пути к деду Митрофану завернули. Вот он им и отсыпал. А комиссар Прохоров приказал похлебку для раненых сварить. В качестве доппайка.

Анфиса отложила белье. Смущая пацана своими гладкими белыми ляжками, как была, с задранным подолом, подошла к Юрке и заглянула в ведро:

— Мало того что горох, так еще и мерзлая насквозь.

— Лучше такая, чем совсем никакой.

— Ишь ты, философ. Знаешь что, Василек, ты ее водой залей и отставь пока. Отмокнет — легче чистить будет. Нам все равно раньше бинты прокипятить нужно, — Анфиса сердито посмотрела в сторону Битюга: — Правда, с таким костровым кипятка до второго пришествия не дождешься. Опять, боров ленивый, сырых дров натаскал. А теперь вон сидит, как ни в чем не бывало, тушенку в одну харю трескает. Ни стыда ни совести у человека.

— Они вчера у полицаев обоз отбили. Так командир распорядился, чтобы всем, кто в акции участвовал, по банке трофейной выдали, — пояснил Юрка с плохо скрываемой завистью.

— Да я не хуже тебя за эту историю знаю. Вот только Лукин свою тушенку с теми же ранеными разделил. А этот! А надымил-то, зараза. Даже здесь не продохнуть.

— Я щас сбегаю, теть Анфиса, поищу сушняка.

— Да отдохни ты, Василек. С самого ранья крутишься как угорелый.

— Ничего, нам только на пользу, — копируя слова и интонацию Митяя, улыбнулся Юрка и в очередной раз скосил глаза в сторону Клавдии.

И то сказать — девушка была удивительно хороша. Кареглазая. Высокая. Ладная. Не обращая внимания на Юрку, она продолжала заниматься стиркой, но даже и в этом прозаическом занятии движения ее были столь легки, размеренны и даже красивы, что пацан невольно залюбовался ее работой.

Перехватив мальчишеский взгляд, Анфиса понимающе хмыкнула и игриво поинтересовалась:

— Васька! А тебе Клавка нравится?

— В каком смысле?

— Чудак-человек! Да какой тут может быть иной смысл? Как женщина?

Юрка смутился:

— Ну, допустим, нравится. А чего?

— Да просто удивляюсь я тебе. Наши-то кобели, едва Клавку завидят, начинают хвосты петушить, гоголем ходить. Хиханьки-хаханьки. А ты наоборот — шарахаешься, как черт от ладана. Смотри, девки такое обхождение не одобряют, — Анфиса озорно прищурилась. — Между прочим, она мне уже сама жаловалась.

— На что жаловалась?

— Мол, теть Анфиса, а почему это наш Васёк на меня — ноль внимания, фунт презрения?

— Да чего вы врете-то?

— Ничего и не вру. Может, конечно, не прямо такими словами сказала, но общий смысл…

— Ладно, некогда мне тут с вами, — сконфуженный Юрка отмахнулся от явных провокаций и направился в лес за дровами.

А довольная, охочая до интриг Анфиса добрела по воде до своей юной напарницы и, принимаясь за стирку, как бы между прочим озвучила:

— Какой хороший паренек у нас завелся. Правда, Клавка?

— Обыкновенный.

— Обыкновенный вон на берегу сидит. На твои голые коленки облизывается. А Васька — совсем другое дело. Эх, жаль, годков маловато. Был бы хоть на парочку лет постарше, уж я бы тогда…

— Чего бы ты?

Хмыкнув, Анфиса подошла к девушке и нашептала на ушко, чего именно.

Клавдия залилась краской, вспыхнула:

— Да ну тебя! Вечно такое ляпнет — хоть стой, хоть падай!

— А тут, Клавка, говори не говори, а против природы не попрешь. Кстати, для меня-то Васька малость недозрелый, но вот для тебя — самое то!

— Что ты глупости говоришь? Ему небось еще даже пятнадцати нет.