- Мы теперь всегда, всегда будем с тобою! - выговаривал один юноша.
- Клянемся, что никогда тебя не оставим! - воскликнула девушка.
- Ну, вот видишь, видишь... - улыбнулся Дима, на глаза которого тоже выступили слезы, что для его сдержанной натуры вообще было явлением удивительным, говорящем о сильнейшем потрясении.
- Что же, действительно так хороши мои полеты?.. - неуверенно пробормотал Ваня.
- Хороши?!.. Да это самое прекрасное, что я в жизни видела! - воскликнула девушка, которая присутствовала вчера на дне рождении Димы. - ...Вчера то перепугались, больше за тебя боялись. Говорили то, но сами не знал, что говорим - ведь все-то на тебя любовались!...
- Но бабушка, бабушка... - прошептал Ваня, и поднял голову в небо, которое ослепительно сверкало, и продолжало исходить нестерпимым жаром, где-то там двигался беспрерывный и страшный поток. - ...Ведь нельзя же. Бабушка предостерегала меня, говорила, что в величайшей тайне надо это держать. Я тогда поклялся ей, и сдерживал эту клятву, все годы, но вот вчера нарушил, и скоро настанет развязка.
Тут было начал говорить Дима, конечно же вдохновенное, конечно же утверждающее, что теперь вот все будет прекрасно, но первые его слова потонули в могучем раскате грома. Никому из присутствующих никогда не доводилось слышать таких раскатов. Казалось, будто целый горный хребет беспрерывно падал и падал на землю, и только удивительным было, что земля эта до сих пор не начала сотрясаться - это был такой могучий и долгий раскат, что, казалось даже удивительным, что небо это до сих пор еще осталось прежним, что не пошло трещинами, и не рухнуло тьмою. Тогда же, в этом грохоте, стал нарастать и тяжелый, беспрерывный гул, и вот окружающие поляну деревья задрожали, потом стали выгибаться в одну сторону, и все выгибались и выгибались с оглушительным треском, словно все это были бесчисленные тетивы у луков, а незримый, многорукий великан натягивал их. И вот нахлынул ветер неожиданно тяжелый, показавшийся в первое мгновенье ледяным. Тень появилась тогда на многих лицах, а какая-то девушка проговорила громким, и по детски испуганным голосом, едва от страха не плача:
- Это тьма надвигается. Она хочет забрать Ваню. Он слишком ясен для этого мира!
И эти слова прозвучали словно предначертанье - в это время раздался голос который Ваня никогда прежде не слышал, но который узнал сразу же, потому что никто не мог говорить так, кроме той полной женщины.
Это был голос домохозяйки, перед которой он совершил в этот день один стремительный полет, и к которой вернулся потом, напугал до такой степени, что едва не вырвал из нее крик. А теперь она распинал перед кем-то нервным голосом:
- Вот сюда-то, на эту самую полянку и пошел. Да, да - я за ним внимательно, хорошо следа! А-а, теперь видите сколько их здесь набралось? Видите, видите?! - в голосе был нервический восторг. - ...Секта целая!
Как раз в это время смолк могучий гром и рокот ветра в деревьях прекратился, та что, пусть и не на долгое время, вновь наступила совершенная, на этот раз тревожная, болью приправленная тишь. И в этой тишине раздался сильные, едва в крик не переходящие голоса:
- Все разойдитесь! Но не расходится! Дай дорогу! Здесь один нужен...
Неожиданно оказалось, что не много сотенная толпа, но человек двадцать окружают Ваню, вот в одном месте они разошлись, и в двух шагах перед собою он увидел домохозяйку, которая вся взмокла и раскраснелась, а также двух служителей закона, которых весь народ, то с пренебреженьем, то с презреньем называл "ментами", и лишь в исключительных случаях - "милиционерами". Эти, как и большая часть сей породы, были самодовольны, так как знали, что на их стороне всегда закон, власть, и что, по большей части, они всегда правы. Они привыкли смотреть на обычных людей, либо как на потенциальных преступников, либо как на что-то такое слабое, тупое и безвольное, на чем можно вымещать свои комплексы, и прочее... Как только хозяйка кивнула на Ваню и взвизгнула: "Он!" - они сразу же насторожились, и готовы были к любой с его стороны подлости, готовы были, ежели понадобиться, вывернуть ему руки, повалить.
- Так... - один надвинулся своей массивной грудью, друг встал чуть в стороне, положив руку на кобуру. - Попрошу предъявить документы...
- Документы, документы... - забормотал Ваня, который неожиданно почувствовал себя очень усталым, разбитым.
Да - тот недолгий, напускной восторг, вызванный тем, что и все вокруг были восторженны прошел и теперь чувствовал он боль, раскаянье, и все растущий ужас перед чем-то не совсем явственно перед ним представшим. И тут громкий голос одного из сокурсников:
- Давай, Ваня, покажи им, что к чему! Лети, Ваня! Давай, они сразу все поймут!
- Та-ак, попрошу остаться! - нервным голосом приказал тот "мент", который стоял ближе к Ване, вот шагнул к нему, перехватил за руку, дернул свободной рукой вверх, и как же невыносимо тяжело оказалось поднимать "мента" - вместо того, чтобы взмыть от такого рывка на несколько десятков метров, он поднялся только метра на три, да и то - тут же стал под этой тяжестью опадать к земле.
- Вот видите! Видите?! - в восторге близком к истерике, прокричала домохозяйка.
- Эй! Да что же это! Эй! - закричал, несколько растерявшись второй "мент", но тут же нашелся, выхватил из кобуры пистолет; неверной, дрожащей рукой навел. - Эй, спускайся!.. Или стреляю! Слышишь ты - или стреляю!
Но в это время на него налетело разом несколько фигур, они повалились на землю; задергались там, забились, словно псы сцепившиеся... Ваня продолжал делать отчаянные рывки - стремительные, беспрерывные, и медленно, но верно, выбиваясь из сил, начиная кашлять, поднимался все выше и выше. Таким образом, он достиг вершин крон самых высоких из окружавших поляну деревьев, тогда, откуда-то снизу заголосили наперебой (кто-то один начал, ну а дальше уж как круги по воде пошли):
- Ну что - видите, видите - разве же это не прекрасно?! Выпустите его, пусть сам увидит...
Кричали те "ученики" Вани, которые были свободны от борьбы, иные, раскрасневшиеся, выпустили "мента" - они так и не смогли выхватить у него пистолет, и теперь он поднялся с этим оружием. Из носа у него шла кровь, вообще, он поднялся с таким злым выражением, что, казалось, ничто не могло привести его в состояние умиления, которое от него ожидали. Он взглянул вверх, увидел своего собрата, который барахтался метрах в пятнадцати над его головою, разразился матерными проклятьями и выстрелил. Ваня услышал пронзительный, короткий свист, и вместе с тем, почувствовал, что стало очень легко - он из всех сил рванулся вверх, еще, еще... Подумалось, что пуля попала ему прямо в сердце, и закончен его земной путь - и это очень легко, как должное принял Ваня, - даже и не узнал, что пуля просвистела и мимо его, и мимо "мента", канула где-то в этом бесконечном небе, но что тот "мент", немало перепуганный, вырвался от него, и упал на эту поляну, сломал себе ногу....
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});