- Пожалуйста, не мог бы ты подняться со мной в воздух. О нет - мы не полетим к далеким галактикам - лишь на несколько мгновений, на несколько метров - мне, право, очень хочется испытать это чувство полета...
Мог ли Ваня взять ее в воздух? Мог ли он отказать от такой просьбы?.. Да ему казалось, что, если бы за эти несколько мгновений полета ему бы пришлось принять вечные муки, он бы не задумываясь их принял. За это время слабость прошла (ему и покушать, и еще попить приносили), теперь же он испытывал такой восторг, что даже не мог совладеть со своей речью, но только пробормотал что-то несвязное, и вот уж подхватил Лену за руку, выбежал с нею на середину поляны, другой рукой взмахнул... Еще никогда не доводилось ему брать в полет кого бы то ни было: помнится, как-то в детстве хотел он взять бабушку, однако - она отказалась. Оказывается, лететь даже и с Леной, даже и с этой легкой, любимой им девушкой было совсем не легко. При этом в теле ощущалась тяжесть, его перевешивало, клонило в сторону, и вместо ожидаемого несказанного блаженства, он испытывал чувствия совсем неприятные. Все-таки, он боролся. Все-таки он верил, что через какое-то время настанет ожидаемое блаженство полета рука об руку с нею, он делал отчаянные, сильные рывки свободной рукою, и при этом ничего не видел, до тех пор, пока Лена не окликнула его испуганным, опять-таки невыразимо прекрасным голосом:
- Ну, все - довольно... Теперь, Ванечка, миленький - теперь к земле поспешим да скоре...
И тогда Ваня оглянулся, и обнаружил, что поднялся уже очень высоко: метров на двести, и, ежели в иные дни на этой высоте уже дул ледяной ветер, то теперь было какое-то беспрерывное, постоянно сносящее его куда-то в сторону движенье. И это был не ледяной, но какой-то зловещий, теплый ветер, в нем чувствовалась некая сокрытая сила, которая, если бы только произнести заклятье, могла высвободиться, испепелить их.
Какой же странный, неустанный ветер...
Ваня взглянул вниз, и там маленькими, ярко-зелеными, недвижимыми, истомленными зноем уступами, громоздились деревья парка, и выступали из них сияющие на ярком солнечном свете коробки городских домов - там было марево, там была знойная дрема, а здесь этот беспрерывный и зловещий воздушный ток. Вот что-то глухо заурчало - это был исполинский весь небесный свод рык. Ваня взглянул, откуда он исходил, так показалось ему, что там высится над горизонтом исполинский, поглощающий весь этот мир змей. И Лена, до этого пораженная открывающимся видом, теперь громко вскрикнула (чего с ней, всегда сдерживающей свои эмоции, никогда прежде не бывало) - и ей, стало быть, тоже привиделось, что с той стороны надвигается некое чудище. И только приглядевшись, они поняли, что - это исполинская стена, наползающих друг на друга, бьющих из своих глубин отсветами бессчетных молний туч. Время от времени, из глубин этих вырывались какие-то мертвенные, темно-бирюзовых и бордовых тонов выступы. Но, если в нижней части тучи имели цвет почти черный, то выше - на многие версты выше, там, где эта стена расходилась мерцающими отрогами - цвет был гораздо более жутким - это был даже какой-то совершенно неописуемый, из многих-многих цветов и оттенков состоящий, постоянно меняющийся, очень густой цвет - он был страшен своей мертвенностью, он был страшен своей мощью - чувствовалось, что там, в глубинах этой стены, живут бессчетные мириады и мириады молний, что целые сонмы пронзительных, разрушительных ветров ревут там, и не было видно вершины этих отрогов - там, на высоте многих-многих верст, они расходились целыми веерами, частых, переливающихся щупалец, и, казалось, что - это стена бесконечна, что она, надвигаясь, поглощает не только их мир, но и весь космос. И Ване вспомнились собственные его мечты, как он бы полетел, да стал бы бороться с этой мощью, и теперь он понимал, насколько же слаб, что мощь эта сметет его как былинку, что все его порывы, жар сердца, обратятся в ничто, в горстку пепла.
- Ваня, я прошу тебя, давай опустимся к земле. Здесь так страшно... взмолилась Лена.
Ваня взглянул на нее, увидел, что она уже плачет; увидел, что лицо ее приняло такие детские, молящие черты, что и сам, в умилении, обронил несколько слез, и так ему ее жалко стало, что он тут же, в воздухе, страстно стал у нее просить прощения, за собственную невнимательность. И он понес ее к земле, и вскоре уже опустился на ту самую поляну, с которой и взлетел, где в нетерпении поджидали его уже товарищи.
- Ну, ты даешь! Договорились то ненадолго, а ты... полчаса, никак не меньше, с Леночкой то пролетал! - восхищенно, и, вместе с тем испуганно, воскликнул один из товарищей.
- Чтобы быть точным - сорок две минуты ты там пробыл. - проговорил глядевший на секундомер Дима.
А на Ваню снизошло в это время необычайно нежное, братское ко всем ним чувствие. Он вдруг с силой необычайной почувствовал, что все они хорошие люди, что все любят его, как братья, и он корил себя за то, что хотел избежать их общества. Он заговорил проникновенным голосом:
- Вот знаете ли, знаете ли - иногда очень тяжело в одиночестве бывает; иногда почти с ума схожу... А вот, знаете ли, что еще расскажу - иногда, посреди ночи просыпаюсь, и начинаю по комнате кружить; кружу то кружу, и так хорошо, так легко, будто и не просыпался еще вовсе. И вот в такие то минуты, я думаю, что разве же люди не умеют летать, как и я? Ведь, это же так легко, так естественно. И я уж думаю: должно быть, просто страшный сон мне приснился, что никто летать не умеет, а на самом то деле, вот подлечу сейчас к окну, увижу прекрасный город, где все такие сияющие, парят, как братья и сестры, я даже, в такие мгновенья и представить не могу, что может быть как-то по иному. Но подлетаю к окну, а там обычный, придавленный к земле город, эти бетонные дома... и все такое тяжелое, громоздкое - мне так на это больно смотреть, и я еще цепляюсь за ускользающие мгновенья - что же, неужели на самом то деле это страшный мир?! Гляжу вниз, а там, по улицам, ползут, спешат на работу первые пешеходы, и даже не знают, как это прекрасно - летать. И я плачу - да - плачу в такие мгновенья, и так хочется мне к ним слететь - ну, хоть одного поднять в воздух, показать сколь же прекрасна, сколь сказочна жизнь. Но я сдерживаюсь - вытираю слезы, и сдерживаюсь... И еще кружу, кружу по своей комнате, словно птица в клеть пойманная. И тогда же думаю, кто же я такой, почему среди людей появился - откуда я? Ангел?.. Да нет - не ангел - мне хорошо людские страсти знакомы - все-таки, в глубине я человек; очень романтичный, мечтательный, но, все-таки, человек. И я не нахожу ответов на эти вопросы, и вот продолжаю метаться... Ах, да что говорить!.. Раньше то это было тайной, и теперь вот вы узнали и, кажется, я счастлив... Хотя не знаю, не знаю - такие это странные, непривычные мне чувствия - не могу я так легко в них разобраться... Буря - такая огромная, такая сильная, с нечеловеческими чувствами - она все приближается, она скоро уже здесь будет...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});