Читать интересную книгу Приютки - Лидия Чарская

— Вот ужо посмотрит Софья Петровна, похвалит небось, — мелькало в черноволосой головке «цыганки».

Точно солнце бесчисленными своими лучами прорезало ненастье декабрьского утра и заиграло в большой рабочей комнате N-ского приюта… Чем-то свежим, радостным и счастливым пахнуло с порога.

В дверях залы подле близоруко щурившейся начальницы стояла стройная, тоненькая, изящная, как французская статуэтка, нарядно, почти роскошно одетая дама в синем шелковом платье и в огромной шляпе со страусовыми перьями на голове. Из-под широких полей шляпы весело улыбалось, сияя бесчисленными ямочками, красивое, совсем еще молодое лицо. Огромные бриллианты в ушах, золотые часы на массивной цепочке, масса драгоценных браслетов и колец — все это еще более подчеркивало изысканность и роскошь туалета вновь прибывшей. Подле нее находилась другая фигурка, гораздо менее изящная, некрасивая и неуклюжая в одно и то же время.

Дочь баронессы Нан являлась полной противоположностью ее матери. Худая, тонкая, высокая, почти одного роста с матерью, несмотря на свои одиннадцать лет, юная баронесса походила на покойного своего отца-барона. У нее были такие же белобрысые волосы, худое, тонкое, некрасивое лицо с длинным птичьим носом, тонкими губами и умным, чересчур проницательным для ребенка взглядом маленьких с беловатыми ресницами глаз.

За Нан и ее матерью, казавшеюся скорее сестрой своей дочери, теснились надзирательницы, нянька Варвара и неожиданно вызванный начальницей по случаю торжественного приезда попечительницы Онуфрий Ефимович Богоявленский.

— Здравствуйте, милушки, здравствуйте, крошки мои! Душечки! Клопики! Пичужечки! Рыбоньки! Здравствуйте, мои пыжички, канареички, пташечки мои холосые! — зазвучал, переливаясь на десяток нежнейших интонаций, и без того нежный и звонкий, как серебряный колокольчик, голос баронессы. И она протягивала вперед свои так и сверкающие драгоценными каменьями руки.

— Здравствуйте, Софья Петровна! — хором радостных веселых голосов крикнули в ответ дети.

Баронесса раз и навсегда приказала называть себя по имени-отчеству, без всяких прибавлений титула и наименований «благодетельницы», так распространенных в приюте.

— Как поживаете, рыбки мои? Где моя Любаша? Феничка где? — быстро обегая ряды заалевшихся от радости воспитанниц глазами, спрашивала баронесса.

Ее «любимицы» выступили вперед. Хорошенькая Любочка Орешкина по-детски бросилась в раскрытые объятия Софьи Петровны и, прижавшись к ней, стала ласкаться, как котенок, к нарядной красивой попечительнице.

Степенным шагом, как взрослая, улыбающаяся миловидная Феничка приблизилась к Софье Петровне и, быстро нагнувшись, прильнула к ее руке.

Это послужило как бы сигналом для других.

Вся толпа больших и маленьких девочек ринулась вперед и окружила баронессу. Та едва успела опуститься на первый попавшийся стул, как все вокруг нее уже запестрело серыми платьями и розовыми полосатыми передниками. Сидели на скамейках около, стояли сзади, спереди, на коленях, на корточках у ног всеобщей любимицы. Несколько бритых шариков-головенок прильнуло к коленям Софьи Петровны. Тонкие унизанные кольцами пальцы попечительницы, ее выхоленные, розовые ладони ласкали эти круглые головенки, а нежный, почти детский голосок звенел на всю рабочую комнату, не переставая:

— Ну, птички, ну, рыбки мои! Ну, пичужечки милые, что поделывали без меня? Феничка, плутишка моя! Сколько книжек проглотила, пока я пять месяцев за границей была? А ты, Любаша, как в рукоделиях преуспеваешь? Маруся Крымцева! Кра-са-ви-ца по-прежнему? Все цветешь, как роза, прелесть моя! А Паланя? Цыганочка черноокая! Все в рукоделии преуспеваешь? Оня Лихарева, башибузук ты этакий! Толстеет все и свежеет, шалунишка этакая! А Дорушка, где наша умница-разумница? Не вижу Дорушки!

— Тут я, Софья Петровна! — И маленькая фигурка стрижки с трудом протискалась вперед.

— А у нас новенькая, Софья Петровна! «Деревенскую» привезли, Дуней Прохоровой звать! Ма-а-лень-кая! С августа уж! — запищали со всех сторон младшеотделенки.

— Как же, как же, знаю! Мне Екатерина Ивановна, милая наша, писала о ней. А где она — новенькая эта? Дуняшей зовут, говорите? Где ты, Дуняша? — зазвучал еще нежнее, еще мелодичнее голосок попечительницы.

— Дуня! Дуняша! Дунятка! Прохорова! К Софье Петровне ступай! Софья Петровна Дуню Прохорову требует! — заливались кругом детские голоса.

Разделилась толпа воспитанниц, и голубоглазая, белокурая девочка, смущенная и испуганная, очутилась перед лицом нарядной барыни в огромной шляпе.

— Ах, душенок какой! Ах, ты прелесть моя! Пташечка! Букашечка! Червячок ты мой тоненький! — восторгалась баронесса и душистой рукою потрепала по щечке взволнованную Дуню.

— Она уже привыкла немного, не такой дичок, как раньше! А вначале беда с ней была, — докладывала начальница попечительнице. — Теперь и басни знает! Елена Дмитриевна, заставьте их прочесть басни в лицах!

Красная и не менее детей взволнованная, горбатенькая надзирательница вынырнула из-за спин взрослых приюток.

— Сейчас! Сейчас! — засуетилась она и, пристально оглядев свое маленькое стадо, крикнула веселым, приподнятым голосом: — Дорушка Иванова, Соня Кузьменко и ты, Дуняша. Ну-ка, дети, басню «Ворона и Лисица». Ты, Дора, за лисицу, Дуняша за ворону, а Соня самую басню. Начинайте, ребятки, позабавьте Софью Петровну! Она вас любит и лелеет! Отплатите ей посильно, порадуйте ее!

Три маленькие стрижки выстроились чинно в ряд. И сложив ручонки «коробочками» поверх пестрых фартуков, впились глазенками в баронессу.

— Вороне где-то бог послал кусочек сыру, — начала, отчеканивая каждое слово. Соня Кузьменко. Плавно, без малейшей запинки потекло содержание басни… Заговорила с неподражаемым комизмом лисица-Дорушка, и это послужило сигналом к смеху. Что-то забавное было в манере передавать слова хитрой лисы у Дорушки, и нельзя было не хохотать, слушая девочку. Когда же молчавшая до сих пор Дуня неожиданно взмахнула руками, как крыльями, и «каркнула во все воронье горло», баронесса, начальство и девочки громко расхохотались во весь голос. Крепко расцеловав исполнительниц, Софья Петровна пожелала послушать еще декламацию приюток.

Ее любимица Любочка с Вассой Сидоровой и с малюткой Чурковой прочли «Лесного царя», причем болезненная, слабенькая Оля Чуркова для своих восьми лет прекрасно изобразила волнение и страх больного мальчика, сына путника. Баронесса расцеловала, одобрив и это трио. Потом благодарила сияющую тетю Лелю за ее плодотворные занятия с малютками.

На смену явилось пение. Фимочка протискался вперед, поднял неразлучный с ним камертон и дал ноту.

— Был у Христа-Младенца сад… — запели соединенным хором старшие, средние и маленькие прелестную наивно-трогательную легенду Чайковского.

И много роз взрастил Он в нем…Он трижды в день их поливал,Чтоб сплесть венок себе потом.Когда же розы расцвели,Детей еврейских созвал Он.Они сорвали по цветку,И сад был весь опустошен.

Красиво, звучно и мелодично звучали низкие грудные голоса старших, высоко звенели еще не установившиеся средних, и колокольчиками заливались малыши. Если кому-нибудь приходилось сфальшивить, Фимочка бросал искрометный взор на преступницу и шипел как змей, дирижируя камертоном. Кончили тихим, обворожительным пиано, исполненным благоговения.

— Как ты сплетешь себе венок?В твоем саду нет больше роз!— Вы позабыли, что шипыОстались мне, — сказал Христос.И из шипов они сплелиВенок колючий для Него,И капли крови вместо розЧело украсили Его.

Совсем-совсем чуть слышно растаяла мелодия. И воцарилась минутная тишина.

— Но они поют, как ангелы! Маленькие волшебницы! Что они сделали со мной! Я плачу! плачу! — восторженным замирающим голосом говорила баронесса и прикладывала батистовый платок к своим влажным глазам.

На некрасивом умном личике Нан тоже примечалось волнение… Белые брови сдвинулись, длинные большие зубы прикусили нижнюю губу. Она смотрела в окно и, казалось, была Далека от окружающей ее обстановки.

— Ангелы! Ангелы! — шепнула Софья Петровна — И подумать только, что многие из них принуждены будут принять места домашней прислуги, жить в грязи, исполнять черную работу. О! — совсем тихо заключила она.

— Ваше превосходительство, — польщенный похвалою попечительницы, высунулся вперед Фимочка, — новую Херувимскую не желаете ли прослушать?

— О, пойте! Пойте! — восторженно произнесла баронесса. — Я как на небесах!

Фимочка задал тон, ударив камертоном о левую руку, и хор запел Херувимскую… За Херувимской проследовал еще целый ряд других песен, духовных и светских, и все закончилось «славой», посвященной желанной, дорогой гостье.