4) приехать с полным знанием текста объясненных трех первых актов.
Надо умереть, но спасти боевой сезон. Пьеса должна итти 15 октября2.
Не буду злорадствовать о Вашей подагре, напротив, душевно жалею, что Вы пропустили этот сезон: три года лечения подряд для Вас, увы, вещь необходимая; в противном случае – преждевременная старость, подагрическая походка, толщина, одутловатость и опухоли, а то и хуже. Да и нервочки Ваши – тоже подагрические.
Я отдохнул и начал было с некоторым удовольствием думать о театре, но, кажется, там опять голод и безработица.
Надо крепко взяться, чтобы взбодрить. Сезон – роковой. Борьба с Малым ожесточенная, Незлобии будет подпирать с другого бока. Нужна дружная работа. Помогайте, а то нам – крышка!
У Изидоры был, она Вам кланяется. У нее прекрасная мастерская и огромный успех, но то ли она делает, что надо,- вопрос?
Школа, кажется, переходит к Елизабет. Между ними полная ссора. Зингер – очень милый буржуй. Здесь, у моря, чудесно. Гуляю достаточно и много и пишу о том, что Вы так не любите3.
Когда будете лечить подагру и ручки, попросите полечить их так, чтоб они не очень махали в Наталье Петровне. Пока целую их и мысленно обнимаю Вас в качестве черной жены. Все мы кланяемся и искренно любим.
Ваш К. Алексеев
Поклоны Евгении Яковлевне и Марии Павловне 4.
330 *. Из письма к Вл. И. Немировичу-Данченко
13 авг. 909
13 августа 1909
Париж
Дорогой Владимир Иванович!
…Много думал о сезоне, и у меня есть план с хорошей работой для Марии Николаевны1 (так как по разговору прошлого года выходило тогда, что я должен думать о ней, а не Вы. А Вы должны думать о моих ученицах). Пока не узнаю Вашего плана, должен упорно молчать. Относительно Ваших вопросов я все сказал Василию Васильевичу при свидании.
Очень хочу какой-нибудь роли для Кореневой. Аню – не вижу. Дворянская дочь… Дворянство очень важно, так как это то старое поколение, которое, подобно саду, вырубается. Аня – это будущая Россия. Энергичная, стремящаяся вперед. Этого не было у Лилиной, и это ее недостаток.
Кто же Аня? По энергии – Барановская, но и она не дворянка. Коонен могла бы, но она уже занята (если не Коренева играет в "Месяце в деревне", где я ее не вижу). Коренева – Лиза в "Горе от ума"?! Маруся очень бы хотела передать эту роль Коонен, если это не внесет много хлопот. Она мечтает о графине-внучке2.
Лизу недурно читала на уроке и Барановская.
Я все-таки держусь того мнения: тех, кто двигается вперед,- толкать. А то у нас делают два шага вперед и три шага назад. Таким образом никогда не добьемся результатов.
Если эти избранницы – Коонен и Барановская,- кто-нибудь (я ли, Вы ли) с ними и занимается. Если это не они, а более талантливые,- пусть занимаются усиленно с ними. То же скажу и о Гореве.
Горев пошел – надо его толкать сильнее, чем других, но, может быть, он глуп, ненадежен. Надо брать другого и в первую голову толкать его.
Нам скорее нужен актер, а то Качалов стареет.
Подгорный – Трофимов – хорошо, обещано.
Дуняша – Дмитревская – очень хорошо.
"Кладбище"?! – Надо выдумывать. То превращение, которое было, никуда не годится. Очень трудно придумать, когда "Синяя птица" так далеко позади. Придумать можно, но это не должно быть сложно. Думаю3.
Буду в Москве 19-го.
20-го утром, в час,- хорошо бы созвать всех (кроме Книппер и Москвина, который приедет 21-го). Сговориться по всем отделам (утро и вечер).
21-го утро – фабрика или контора. Вечер – что можно? Издали трудно решать. Смотреть ли декорации? Выбирать ли костюмы? В промежутках или в случае перемены занимаюсь с Беляевым и Верочкой.
22-го в 12 часов – огромная первая репетиция 4.
Ваш К. Алексеев
331. Из письма к М. П. Лилиной
15 августа 1909
Дорогая Маруся!
Вот я уже начал скучать без тебя и детишек. Настроение осеннее. Здоров. Ехал хорошо. Ел цыпленка и вспоминал твою заботливость с чувством любви. Вечером на ночь ел землянику и тоже был растроган. Дорогой все думал о Кирюле, о ее нетерпимости к чьему-нибудь чужому мнению – и сам боялся своего таланта предсказывателя. Чувствую, в какой тупик она лезет, и знаю, что за разочарование ее там ожидает1. Все это меня очень волновало.
…В Париже мерзко, тоскливо. Хотел итти в театр, но противно вспомнить о французских актерах. Пошел сидеть в Champs Elysees. Зашел в "Ambassadeurs" и там встретил Элю Ивановну Книппер (Рабенек). Изменилась, плохой вид. Дотанцевалась до какого-то порока в сердце.
Я ей дал адрес Дункан, но ехать к ней отказался. Домой пришел около 12-ти.
Ел землянику и спал хорошо. Сегодня с утра примерки. Все сделали скверно, т. е. по-французски. Покупал кое-что для "Месяца в деревне", и все думалось о Кире. Вот то же и Эля Ивановна – фантазерка. Хотела прежде всего не самого искусства, а, главное, того, чтоб быть хоть в чем-нибудь первой в искусстве. Живопись – так живопись, танцы – так танцы. Увлеклась в этом направлении, основания не заложила никакого, и, как видно, придется бросить и танцы, если не будет лучше, и заняться опять булочной 2. Так всегда кончается, когда начинают с того, чем надо кончать.
Точно судьба подсовывает мне примеры. По всему Парижу красуется имя Ida Roubinstein3. Знал я ее такой же, как Кира. Только кончила гимназию. Звал я ее учиться как следует. Она нашла Художественный театр устаревшим. Была любитель[ницей], училась всему и во Франции, и в Германии, и в Англии. Хотела быть немецкой актрисой. Опять пришла ко мне. Опять не послушала. Поступила в императорский театр, думала там найти новое (другими словами, старое, что якобы делается новым). Потом планы с Мейерхольдом, с Саниным, строили театр на Неве. Опять пришла в Художественный театр. Опять не послушалась. Сходилась с Дункан, та прогнала ее. И теперь эта богачка Рубинштейн, дочь тех самых архимиллионеров харьковских […], та Рубинштейн, которая считала всех и вся ниже себя, профинтив все, ломается в "Олимпии"4. Ее знаменитое имя стоит рядом с труппой собак и Maria la Bella. Сегодня иду смотреть для назидания – к чему приводит гордость, самомнение и невежество в искусстве.
…Однако записался. Пора обедать. Будь здорова. Поцелуй детишек. Скучаю и озабочен всем, что писал, но сам телесно бодр.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});