были мои предки…
Он снял с крючков закрепленную на стене трость.
– Ах! Если бы вещи могли говорить! – сказал Шарль.
– Судя по тому, как развивается наука, нет ничего невозможного. И потом, эта трость уже кое-что сказала, пусть и совсем немного. И вот как. Она длинная, по моде того времени, и, так как мне с ней весьма удобно, должно быть, принадлежала кому-то моего роста. Лента тут старинная, той же эпохи; кольцо размером с запястье вроде моего. Тростью часто пользовались: взгляни на этот серебряный набалдашник, который похож на небольшой кивер без козырька; он столь часто соприкасался с ладонью, что отполирован до блеска, декоративные гирлянды так поистерлись, что уже почти не видны; однако железная насадка, которой заканчивается другой край трости, не слишком повредилась от контакта с землей. Из этого мы можем сделать вывод, что обладатель данной трости бо́льшую часть времени, должно быть, носил ее под мышкой; и действительно, в верхней ее трети мы замечаем, что глянец уже покрылся патиной вследствие постоянного соприкосновения с предплечьем и туловищем в то самое время, когда правая рука поглаживала набалдашник.
– Браво, Шерлок Холмс!.. А ты его не снимал, этот набалдашник, чтобы посмотреть, не скрывается ли под ним случайно какое-нибудь указание?
– Наивный! Еще мой отец это проделал! Под набалдашником ничего не было. И сколько я ни расспрашивал трость моего предка, больше она мне ничего не сказала. Но чем я могу быть тебе полезен? Вернемся-ка к нашим баранам.
– Ты и так уже сделал для меня все что мог, позволив поделиться с тобой моими печалями. Матушке я ничего об этом говорить не буду. Да и к чему?
– Почему бы тебе не переменить обстановку? Лучшего лекарства от хандры я не знаю.
– Тут ты угадал. Я намерен уже сегодня, во второй половине дня, отправиться в Силаз – Клод зачем-то вызывает. Несколько дней тишины и уединения пойдут мне на пользу.
– Одиночество – это не то, что тебе сейчас нужно.
– А я там и не буду один. Захвачу с собой кое-какие бумаги, и четыре сержанта из Ла-Рошели составят мне компанию. Накатит меланхолия – напишу главу-другую моей новой книженции.
– Брр! Опять эти истории о заговорах и эшафотах! Уж лучше б ты написал водевиль.
– Нет подходящей темы! – ответил Шарль тем же шутливым тоном, пожимая ему руку.
Когда он удалился, на мясистых губах и в хитрых глазах Бертрана заиграла тонкая улыбка, и даже его выразительный нос не остался безучастным.
«Нет подходящей темы! – сказал он себе. – Знать бы, что ему нужно! Но одни „видят“ трагедию, а другие – комедию. И так будет всегда, пока будут существовать люди или же какие-нибудь существа, на них похожие».
* * *
– Ты весьма кстати, Шарль, я уже собиралась телеграфировать, чтобы ты возвращался либо садился в Ла-Рошели на женевский поезд.
Мадам Кристиани сидела за своим письменным столом перед распечатанными письмами и книгами домашней бухгалтерии. Очертания ее строгого профиля выделялись на нежно освещенном солнцем фоне высоких желтеющих деревьев и апсиды церкви Сен-Сюльпис.
Стало быть, она даже не подозревала о том, что ее сын был на Олероне. Вся ее речь ограничилась следующим:
– Вижу, ты не стал делать этот крюк, о котором говорил мне. Одобряю. Твой Люк де Сертей, как ты знаешь, мне совершенно не нравится. Но вот что я получила от Клода.
Кончиками смуглых, холеных пальцев она протянула ему письмо.
Шарль поспешил взять разграфленный в клетку листок, ничего не ответив, но подумав, что мать только что невольно подсказала ему наилучшую тактику дальнейших действий. И вот какую: для всех, и для себя самого, он вернулся прямо из Ла-Рошели. Еще накануне он наводил справки по самым пыльным библиотечным книгам, направляемый в своих поисках господином Паланком, тамошним эрудитом. Он никогда не ступал на палубу «Боярвиля». Острова Экс и Олерон продолжали оставаться для него неизвестными. И Рита, Рита…
Крайне неприятная для него эмоция прервала ход этих решительных мыслей. К тому же он читал письмо старика Клода, если не орфографию, то стиль которого мы намерены воспроизвести.
Госпожа,
Вы уж нас простите, госпожа, Перонну и Вашего покорного слугу, что пишем Вам письмо за письмом, учитывая, что с момента последнего, которое я имел честь послать госпоже, только в воскресенье будет неделя.
Нынешнее я пишу для того, чтобы доложить госпоже, что ситуация здесь становится просто невыносимой. Тут происходит такое, что волосы встают дыбом, и если мы все еще не покинули замок, то лишь в силу нашей преданности госпоже, мадемуазели ее дочери и нашему мсье Шарлю. Вы уж поверьте мне, госпожа. Скажи я, бедный крестьянин, Вам, в чем тут дело, меня, повторюсь, поднимут на смех, но больше так продолжаться не может. Надеюсь, мсье Шарль все же изволит нанести нам небольшой визит, и как можно скорее. В противном случае, да простит меня госпожа, сразу же после сбора винограда мы разойдемся по домам, я – в Вирьё, Перонна – в Эньоз, и будем там оставаться до тех пор, пока в замке не прекратятся эти ужасные фантасмагории.
Прошу госпожу, а также мадемуазель и мсье Шарля принять наши – мои и Перонны – заверения в глубочайшем уважении.
Клод КОРНАРЕЛЬ
– Ты должен немедленно туда отправиться, Шарль. Даже не знаю, в чем может быть дело. Ты все уладишь.
«Ты все уладишь», «разберитесь с этим» – примерно такими репликами мадам Кристиани сопровождала все, что относилось к Силазу. Со дня свадьбы она наведывалась туда всего раза три или четыре. Она не любила горы, которые, по ее словам, подавляли и угнетали. Старый замок казался ей ужасно унылым. Коломба тоже бывала там нечасто, тогда как Шарль время от времени все же наезжал в Силаз, чтобы «со всем разобраться». И не сказать, чтобы ему там не нравилось. В детстве он бывал в Силазе вместе с отцом. Позднее, когда только начинало вырисовываться его призвание историка, он вернулся туда, чтобы изучить и упорядочить ворох семейных документов, которые там хранились, и особенно – воспоминания и переписку корсара Сезара Кристиани.
Влюбленный в прошлое во всех его проявлениях, он с наслаждением вдыхал древние запахи замка, который давно уже открывали разве что для проветривания или же когда приезжал Шарль, чтобы на бегу решить вопрос с арендой фермы, осмотреть кровлю, проследить за сбором винограда и пожать несколько мозолистых рук в соседних деревушках.
Что до мадам Кристиани, то она мало того что сбежала из Силаза, так еще вдруг начала испытывать к замку необъяснимое отвращение, как испытывала отвращение к некоторым людям, никогда, однако же,