более настойчивая: уехать сейчас же, как можно скорее добраться до этого видневшегося внизу мыса Шапю с его железнодорожной станцией и оказаться в Париже уже на следующее утро. Но он знал, что сделать это сейчас не сможет: его бегство зависело от расписания парохода, которое он знал назубок, так как навел о нем справки заранее, когда еще надеялся на столь счастливое возвращение!
И другая мысль, более смутная, не давала ему покоя все то время, пока он говорил. Его занимал один вопрос. Люк де Сертей, слушая его с несомненным интересом, казался, однако же, чем-то озабоченным, погруженным в какие-то собственные размышления. Почему?
По некоторой нерешительности Шарля Люк, вероятно, догадался о том, какие сомнения терзают его собеседника, так как, едва историк умолкал, он приставал к нему с все новыми расспросами. И мало-помалу Люк де Сертей становился для Шарля Кристиани уже не просто приятелем, а наперсником.
– В принципе, – продолжал Шарль, – Сезар действительно и по праву является гордостью нашей семьи. Он родился 15 августа 1769 года, в тот самый час, когда мадам Бонапарт производила на свет своего второго сына. Так маленький Сезар, обладатель имперской фамилии, стал товарищем маленького Наполеона, обладавшего самой заурядной фамилией. Так или иначе, но будущий император никогда не предал этой дружбы. Он сделал моего предка капитаном каперного судна, и репутация его блистала почти столь же ярко, как слава Сюркуфа. Он обогатил Сезара и принимал в Тюильри каждый раз, когда этот морской волк возвращался во Францию. Наполеону нравилось вспоминать вместе с ним время, проведенное в Аяччо, и подтрунивать над его колоритным акцентом, – подтрунивать тем более охотно, что от своего он, как ему казалось, избавился, что, однако, не в полной мере соответствовало истине. К несчастью, случилось Ватерлоо. Реставрация не была благосклонной к Сезару Кристиани. Верный своему богу Наполеону, он познал немилость; Людовик XVIII и Карл X старались не замечать его в общей массе закоренелых бонапартистов. В 1816 году Сезар удалился на покой. Корсика его не привлекала. Я твердо убежден, что после десятилетий сражений и абордажей он просто хотел отдохнуть вдали от распрей, вендетт и Ортофьери. Вот почему он поселился в небольшом савойском имении, которое принесла ему в качестве приданого жена и которое было колыбелью ее семьи. Он женился на Элен де Силаз в 1791-м. К тому моменту, как он перебрался в это владение, она уже умерла в возрасте сорока семи лет, оставив после себя сына, Горация, моего предка, и дочь, Люсиль, от которой происходит еще одна моя родственница, сейчас уже пребывающая в весьма почтенном возрасте. Почему тринадцать лет спустя Сезар переехал в Париж, в дом № 53 по бульвару Тампль? Почему он покинул свое силазское прибежище, не надеясь туда вернуться? В его документах, в его «Воспоминаниях», которые я изучал, не содержится точных на этот счет указаний. Можно лишь предположить, что ему опостылела уединенная жизнь в деревне, как это случается со многими из тех, кому довелось разменять седьмой десяток. Быть может также – но это еще менее обоснованное предположение, – он всегда скучал по Франции и спешил вернуться туда, будучи тайно предупрежденным о неизбежном падении Бурбонов. Именно там, на бульваре Тампль, его и застрелил из пистолета Ортофьери, проникший к нему в дом в тот момент, когда 28 июля 1835 года Сезар наблюдал из окна, как король Луи-Филипп проводит смотр национальной гвардии. Ему было шестьдесят шесть лет.
– Смотр национальной гвардии 28 июля 1835 года? – произнес Люк де Сертей. – Я не силен в истории, но, кажется, эта дата о чем-то мне напоминает. Но вот о чем? Постойте-ка…
– О покушении на жизнь короля, – сказал Шарль, – об адской машине Фиески, страшный залп которой произвел столько жертв в толпе. Фиески стрелял по Луи-Филиппу и его свите из орудия собственного изобретения. Он установил его в окне своей небольшой квартирки, в доме № 50 по бульвару Тампль, почти напротив жилища Сезара. Бытовало даже мнение, что залп этой адской машины, аналогичный залпу кавалерийского взвода, прозвучал одновременно с пистолетным выстрелом, убившим Сезара, так как никто не помнил, чтобы из дома № 53 доносился какой-либо шум.
– Поразительное совпадение!
– Мне известны и другие такие же, – промолвил Шарль с печальной иронией. – Жизнь, Сертей, самая обычная жизнь полна поразительных совпадений. Вот только мы их не всегда замечаем…
– Из сказанного вами об этом пистолетном выстреле получается, что в момент убийства Сезар Кристиани был в своей квартире один?
– Один. Со своими животными.
– Какими еще животными? Все это так увлекательно!
– Он привозил из своих поездок всяких забавных животных, особенно птиц и обезьян. На портретах он всегда изображен с сидящим на плече попугаем, иногда – с прыгающим рядом уистити или же с шимпанзе, свисающим с его жилета.
– А… его точно убил «человек»? – рассмеялся Люк де Сертей.
– Совершенно точно.
– Во многом ли в этом мире можно быть уверенным на все сто процентов?
Шарль на секунду задумался, а затем возразил:
– Показания против Ортофьери не оставляют ни малейших в этом сомнений. Полицейский, дежуривший в этой части бульвара, видел, как тот бродил поблизости и вошел в дом Сезара за несколько минут до предполагаемого убийства.
– То есть?
– То есть до того момента, когда в здании напротив взорвалась машина Фиески, так как было выдвинуто предположение об одновременности этих злодеяний – синхронности, как говорят сегодня. Да и вскрытие трупа Сезара, произведенное спустя пару часов, подтверждало, по словам экспертов, это предположение: смерть наступила примерно в полдень.
– Похоже, вы прекрасно осведомлены об обстоятельствах этого дела.
– Это моя обязанность историка и мой долг прапраправнука. Я достаточно долго изучал покушение Фиески и не менее тщательно, документ за документом, прорабатывал хранящиеся во Дворце правосудия материалы «дела Ортофьери», после чего – уже для себя – просмотрел еще и все те бумаги, что остались после Сезара: его переписку, «Воспоминания» и т. д.
– Он упоминает в них об Ортофьери?
– Время от времени. Разумеется, на Корсике у него осталось имущество, земли, фермы. Отсюда – и споры с извечными соседями, извечными врагами; распри, следы которых я обнаруживал почти повсеместно, не только в наших семейных архивах, но и в канцеляриях судов и у нотариусов. Нет сомнения, что Сезар питал недоверие к Фабиусу, равно как и Фабиус не доверял Сезару. Правда, партизанским боям в чащах они предпочитали сражения в залах судов, а затем – проходившие в уже более опасной манере – и в Париже столетней давности, с его узкими улицами и темными подворотнями, в Париже баррикад и засад – словом, в том Париже, что будет описан в увидевших свет семь лет спустя «Парижских тайнах».
– Стало