– Надо так надо, сплаваем. – Внимание Полины удалось отвести от скользкой темы, переключить на безопасный вопрос, а большего Звереву и не требовалось. – И кладбище освятить нужно. Обязательно. Похоже, наши смерды усопших в простую землю кладут. Нехорошо.
– Не надо бы на Валаам, – тихо посоветовал Пахом. – Проклятое золото в трюме.
– Ну… Значит, в другой раз.
* * *
Анонимная гостья умела отлично хранить тайны. На пятое утро после победы над некромантом, еще затемно, на причале начали собираться девушки в ярких платках и вышитых накидках, в каракулевых душегрейках и высоких, расшитых бисером, жестких шапках, похожих на боярские папахи, женщины в убрусах и пышных юбках. Они несли с собой мешки, корзинки, вели поросят и овец. В общем, все, как и указывал Зверев. В качестве пароля каждая из «невест» держала в руке небольшую флягу, кувшинчик или бурдючок. Князь, выглянув утром из каюты, долго не решался сойти на берег, разглядывая это сборище, но в конце концов решительно тряхнул головой:
– А, и пускай! Если хоть половина с мужиками вернется, у нас половина пашен пустующих заколосится. Дорогая, надеюсь, тебя не очень испугают несколько хлопотливых дней?
– О чем ты, суженый мой? – запахивая на груди шубу, выглянула Полина и тоже вздрогнула от неожиданности: – Что это, Андрей?
– Это наш пастырский долг, княгиня. Придется тебе несколько дней на постоялом дворе пожить, чтобы они ночью одинокими в чужом городе не оставались. Надо же, раньше Левшия явились! Без него не знаю, куда и размещать. – Он сладко потянулся и громко рявкнул: – Риус! Хватит спать, ты не медведь в берлоге! За кормчим в Запорожское сбегай, а то ведь не найдет дороги старик. И прочих холопов поторопи, отчаливать пора. А почему печь по сей час не топлена, единственная моя?
Вмешательства Полины не потребовалось: девки выскочили на причал еще раньше мальчишки и застучали под навесом поленьями.
Как ни старалась княжеская свита, а отчалить удалось только через два часа. Виноват оказался сам Зверев: ведь для каждой пассажирки требовалось наговорить ее угощение – в стороне от прочих, отдельно. Судя по головным уборам, семь девушек и четыре молодые женщины. Наверное, все старые и молодые девы со всего княжества. Лишь когда солнце уже успело хорошенько прогреть воздух, разогнав над заводью слабенький туман, Лучемир встал возле кормового весла, прокашлялся и дребезжащим голосом приказал:
– Носовую отпускай! – Чуть обождал и, стоило течению оторвать нос от причала, рявкнул: – И кормовую!
Ушкуй неощутимо отделился от причала и медленно покатился в заводь. Старик послюнил палец, поднял над головой и махнул рукой:
– Парус носовой на всю вытягивай! Шевелись, не то на весла посажу!
Корабельщики гроздью повисли на канате, вздымая косой парус к мачте – он наполнился ветром и практически на месте провернул судно вокруг оси, направив носом вниз по течению.
– Аккурат по стремнине идем, деда.
– А то я сам не знаю, Рыжий, – снисходительно хмыкнул Лучемир и взял конец руля под мышку. – На простор вырвемся – еще и главный поставим. Ветер ныне попутный. За три часа до Корелы дойдем.
По Ладоге гуляли пенные волны в сажень высотой, которые всего на локоть-полтора не доставали до борта в середине ушкуя. Пассажирки, сжавшись в испуганные комочки, теснились ближе к мачте, мальчишки же, по необходимости, а то и без, пробегая мимо, с напускной небрежностью опускали руку наружу, подхватывали пену, отирали лицо. Ветер, наполнивший все паруса, разогнал судно так, что оно почти не отставало от проползающих волн – а потому совершенно не раскачивалось и не зарывалось носом. Не то что встречные ладьи, которые метались, как щепки в водовороте, качались с боку на бок и заливались брызгами от разбиваемых форштевнем серых валов. Лучемир что-то весело насвистывал, по своей привычке глядя не вперед, а на небо, и от его безмятежности Андрею тоже было легко и спокойно.
По наитию ведя ушкуй почти точно на север, часа через два кормчий повернул градусов на тридцать на запад, а где-то еще через час рыжий мальчишка занял место у борта на корме перед стариком:
– На два пальца влево промахиваешься, деда!
– Да у тебя и пальца-то еще не выросло, учить он меня будет, – буркнул Лучемир, но слегка сместил руль, подправляя корабль в широкое устье Вуоксы. – Парус большой опускайте, мешаться токмо в гавани будет.
Вскоре широкий белый прямоугольник исчез с мачты. Ушкуй резко сбросил ход, повернул поперек ветра и мелким зигзагом стал пробираться против течения широкой, похожей на череду заливов, реки. Версты через три берега резко сошлись, оставив протоку всего саженей триста шириной, но и этого хватило кормчему, чтобы змейкой проползти через горнило и вырваться на простор Корельской гавани. Впереди, опустив каменные стены прямо в воды реки, на острове посреди гавани темнела крепость. На западной ее стороне, навстречу свенам, поднималась круглая башня, бойницы которой держали под обстрелом и протоку под северным берегом, и подходы к городским причалам[83].
– К воеводе править али на торг? – поинтересовался, любуясь облаками, Лучемир.
– На торг, – решил князь. – Раньше дела свои начнем – раньше управимся.
– Вон и пристань свободная есть, – вытянул шею Риус. – Перед амбарами. Стало быть, торговая. За серебро причалят.
Низкий портовый город открывался перед ними ровной бревенчатой стеной складов, за которыми тут и там поблескивали золотые маковки церквей, доказывая, что здесь любят не только серебро, но и берегут свои души.
– Дозволь мне за судном присмотреть, Андрей Васильевич, – неожиданно вызвался Трифон. – Не люблю я эти дворы постоялые. Вечно там шум, драки, хмельной дух вонючий. Не переношу.
– Ты-то не переносишь? – подал голос Васька и тут же схлопотал от Пахома подзатыльник.
– Коли так, – согласно кивнул Зверев, – то оставайся, догляд тут нужен. Как остановимся, пришлю сказать, где искать нас в случае нужды.
Ушкуй как раз приметился носом в середину свободной причальной стенки, Лучемир рявкнул – и корабельщики ринулись опускать последний парус. Кормчий дал им закончить работу, после чего резко навалился на весло – и судно плавно накатилось на выставленные дубовые отбойники. Амбалы[84] на берегу тут же перекинули сходни, подняли отбойники, притянули ушкуй к самому причалу:
– Надолго, хозяин?
– Дня три отдохнем да дальше двинем! – громко ответил Андрей и гордо добавил: – Казну везем княжескую, в Шлефтих[85]. Одного серебра два полных сундука, да девки вон, красотки. Задерживаться никак нельзя.
– Грузить, стало быть, нечего?
– Нет.
– За пустую стоянку хозяин алтын спросит.
– Будет ему алтын, – небрежно махнул рукой князь. – Давай, ребята, выходи. Гульнем, да дальше двинем.
– Ты чего болтаешь, княже? – дернув, как мальчишку, за руку, зашипел на ухо Андрею Пахом. – Кто же о таком говорит прилюдно?
– Вот вы с холопами о том во всех кабаках трепаться и станете. Не боись, дядька. Знаю, что делаю.
Больше холоп ничего говорить не стал. Раз князь считает, что надо, – значит, надо. И за обедом он первый начал хвастать в трапезной постоялого двора, какой ценный и легкий груз им на этот раз достался.
День выдался напряженным для всех, но самое приятное поручение досталось холопам. Получив по две деньги на нос, они были отправлены парами в разные харчевни и кабаки с наказом хвастать везде о двух сундуках серебра, что едут в трюме небольшого ушкуя с пятью мужиками команды. Всех остальных Полина вознамерилась отвести в самый большой из местных храмов – по полгода ведь в церкви не бывали, – но девкам от такой обязанности тоже удалось увильнуть. Куда они в храм со скотиной непроданной, с мешками да узлами? А задержишься – торг опустеет. Вот и пришлось одному князю разделить с супругой службу, подойти к исповеди и причастию, после чего отстоять и вечерний молебен. Княгиня, воспитанная в истинном православии, искренне беспокоилась: не отпала ли она от лона церкви, больше месяца не посещая служб.
К счастью, попик попался понимающий, во время исповеди ничем ее не стращал, и на вечернюю улицу женщина вышла успокоенной и даже какой-то просветленной.
Князь Сакульский тоже удостоился похвалы: во время исповеди он не обошел эпизодов с поркой знахаря и избиением иноземного колдуна. Ему сошло с рук даже признание того, что он «попускал» блуд среди холопов и использовал имя Господа всуе – творя молитвы против чародея. Правда, с него запросили взнос для поддержания церкви Христовой – но он тут же поклялся выстроить и обустроить новый храм и был прощен.
Разумеется, все, что оставалось ему в этот вечер, так это откушать с супругой в светелке постный ужин: копченую осетрину, пироги с вязигой, икру зернистую, грибочки маринованные и горячий сбитень, – после чего улечься спать под веселые крики, доносившиеся из трапезной.