— Несколько часов, — рассказывает Беспалов, — немцы возили арестованных к заранее приготовленным ямам. Всем было приказано раздеваться. Тех, кто сопротивлялся, избивали и насильно, сорвав одежду, живыми втаскивали в ямы и затаптывали ногами. Вещи, отобранные у раненых, немцы собрали, погрузили на машины и с песнями уехали.
Через несколько дней в то же место была привезена большая партия женщин и детей. Лес огласился громкими криками и плачем.
Немцы избивали свои жертвы прикладами, топтали ногами, а детей вырывали из рук матерей. Многие гитлеровцы развлекались тем, что ещё до начала массового расстрела избирали себе жертву и расстреливали её из пистолета. Затем всех загнали в яму и расстреляли из автоматов.
— Возле моего сада, — показывает Беспалов, — немцы выкопали яму огромных размеров. В течение трёх дней они свозили сюда арестованных советских граждан. Среди них были и военнопленные, и женщины, и маленькие дети, и глубокие старики. Невозможно описать душераздирающие сцены, которые здесь разыгрывались. Люди плакали, прощались друг с другом, матери и отцы прижимали к груди детей, некоторые, отчаявшись, плевали в физиономии своим палачам, бросались на них с кулаками. Всех обречённых гитлеровцы загнали в яму, забросали ручными гранатами и одновременно выпустили по ним несколько автоматных очередей.
Такая же расправа, как показывает далее свидетель Беспалов, была учинена немцами над большой группой советских женщин, которых они собрали якобы для заготовки леса.
На вопрос председателя суда подсудимый Буланов подтверждает показания свидетеля и говорит, что он сам неоднократно возил в Сокольнический лесопарк осуждённых на расстрел советских граждан.
Следующим допрашивается свидетель Сериков. Он воспроизводит в своих показаниях обстановку, в которой производилось переселение тысяч харьковчан из городских квартир в бараки тракторного завода. С наступлением темноты переселяющимся было запрещено двигаться по улицам, заходить в дом, чтобы обогреться, им также не разрешали. Люди были раздеты и разуты. В это время стояли лютые холода, и многие замерзали прямо на улице. С наступлением рассвета то тут, то там можно было видеть трупы замерзших людей.
Свидетель показывает далее о тот, что он видел бараки, битком набитые трупами.
— Однажды, — говорит Сериков, — комендант погнал меня на работу расчищать бараки. Я лично выносил из бараков обгоревшие трупы и складывал их в траншеи. Несколько раз я наблюдал, как к баракам, где были сложены трупы, подъезжали немецкие солдаты и поджигали их.
Свидетельница Подкопай, проживающая в Харькове на Рыбниковской улице 8, где помещался гараж гестапо дополняет вскрытую на суде картину массового уничтожения советских людей посредством «душегубки».
— Во дворе гаража, — говорит она, — было много машин. Но одна из них обращала на себя особое внимание это была машина с огромным кузовом, окрашенным в тёмносерый цвет. Я спрашивала шофёра гестапо Бойко, что это за машина. Он сначала отмалчивался, говорил, что это секрет, а потом всё-таки рассказал: «Эта машина, — сказал мне Бойко, — предназначена для того, чтобы отравлять людей газом».
Однажды я стояла на дворе, когда подъехала «душегубка». Всех немедленно загнали в помещение. Из окна я видела, как немецкие солдаты вытаскивали из машины трупы. Впоследствии я узнала, что «душегубка» отправилась в очередной рейс, но по дороге испортилась и была возвращена в гараж для ремонта.
О зверском истреблении больных показал свидетель Гайдамак, проживавший на территории больницы Липецкого района, Харьковской области.
— Однажды мы увидели, — показывает Гайдамак, — что на территорию больницы пришёл большой отряд немецких солдат. Мы все бросились по домам прятать свои пожитки, так как шали, что раз пришли немцы, значит начнутся грабежи. Немцы приказали нам всем закрыть окна, запереть двери и предупредили, что всякий, кто выглянет на улицу, будет расстрелян. Вскоре после этого раздался ружейный залп. Я потихоньку выглянул в окно и увидел, что немец ведёт по больничному двору за ограду группу полураздетых больных. Снова раздался залп. Он повторялся много раз. Больные кричали, вырывались из рук палачей, — но немцы, подталкивая и избивая их прикладами винтовок и автоматов, принуждали идти к месту казни. Эта кровавая расправа продолжалась, пока не стемнело. Вскоре после этого многие работники больницы рассказывали мне, как происходило дело. К главврачу явился немецкий офицер и предложил отравить больных ядом. Когда главврач отказался, офицер заявил: «Ну, в таком случае я сам их уничтожу». Он приказал всему медицинскому персоналу оставаться на местах, а сам направился во двор больницы и руководил расстрелом. Так было расстреляно 435 больных, в том числе много женщин.
Вечернее заседание 17 декабря
На вечернем заседания 17 декабря допрашивается свидетель Головко, работавший врачом Липецкой больницы.
— 21 ноября 1941 г., — показывает свидетель, — в больницу явилось трое немецких офицеров — один капитан и два лейтенанта. Один из них заявил мне, что имеется распоряжение об уничтожении всех больных, находящихся на излечении в нашей больнице, и предложил мне взять на себя отравление их ядом. Я горячо протестовал и заявил, что обязанность врачей лечить, а не травить людей. Тогда офицер спросил: «Может быть, кто-либо из медперсонала вашей больницы возьмёт на себя выполнение этого задания?»
Я ответил, что таких у нас не найдётся. Тем не менее офицер приказал мне собрать медперсонал и довести до его сведения это предложение. Я подчинился приказу, собрал весь медицинский персонал. Как я и ожидал, все работники больницы единодушно поручили мне заявить офицеру, что они отказываются стать палачами наших больных. Я довёл об этом до сведения офицера. Тогда он заявил: «В таком случае я сделаю это сам». Я пытался спасти больных, сказав, что если германскому командованию нужно помещение нашей больницы, то оно будет немедленно освобождено. «Нет, помещение нам не нужно, — ответил офицер, — нам нужно уничтожить больных». Он приказал всем работникам больницы войти в помещение и не выходить оттуда под угрозой расстрела. После этого во двор вошла группа германских солдат, другие солдаты окружили всю территорию больницы, а за оградой, на перекрестках дорог были выставлены пулеметы. По всему было видно, что немцы готовились к этой операции очень тщательно и продумали всё до мелочей. Офицер приказал солдатам выводить больных из отделений по 10 человек. Больных выводили из здания и приказывали идти в больничный сад. А там, в овраге, лежало несколько немецких солдат во главе с офицером. Когда больные приближались к оврагу, немцы открывали огонь. Кое-кто из больных пытался бежать, но немецкие солдаты их догоняли и добивали. В это время подъехала другая машина — прибыл ещё один немецкий офицер, заявивший, что он врач, присланный принять от меня больничное имущество. Услышав слово «врач», я обрадовался и просил его помочь приостановить это зверское убийство беззащитных больных. Офицер заявил, что его дело принять имущество, а всё остальное его не касается. Войдя в склад, этот «врач» первым делом выбрал себе свитер, примерил его и сказал «гут» и пошёл дальше. Тем временем в саду шли расстрелы. Они продолжались до позднего вечера и назавтра с утра возобновились. Были уничтожены почти все больные, за исключением нескольких, которые не могли двигаться. Немецкие солдаты выносили их во двор и там расстреливали.
— Сколько было в больнице больных? — спрашивает председатель суда.
— 435, — отвечает свидетель.
Председатель. — Дети и женщины среди них были?
Головко. — Да, более половины.
Председатель. — Использовалось ли в дальнейшем помещение больницы германским командованием?
Головко. — Нет, оно пустовало более года и только непродолжительное время использовалось в качестве казармы.
Суд приступает к допросу свидетельницы Осмачко. Это пожилая колхозница стояла под расстрелом, и только благодаря случайности ей удалось спастись от смерти.
— Услышав выстрелы, — показывает Осмачко, — несколько наших колхозниц решили выйти за село посмотреть, в чём дело. Я тоже пошла и взяла с собой своего сына Владимира. Не успели мы выйти за село, как нас остановили немецкие солдаты. Они приказали нам выстроиться вдоль дороги и повели в поле. Там возле большой ямы немцы расстреливали людей. Нас они поставили на край ямы и открыли по нас стрельбу. Женщины закричали, многие упали, обливаясь кровью. Я тоже упала в яму и потеряла сознание. Когда очнулась, слышу — стреляют. Рядом со мной лежал труп моего сына Владимира. Сверху продолжали падать прямо на меня всё новые и новые трупы. Я едва удержалась, чтобы не закричать, но решила, что единственное для меня спасение притвориться мёртвой. Я пролежала в яме дотемна, а когда гитлеровцы закончили расстрел и ушли, выбралась из ямы и кое-как доползла до дома.