«рыцарям кинжала», после чего те и другие дали обоюдную клятву умереть за королевскую семью, спасти трон или погибнуть вместе с ним.
То была великая, торжественная минута, полная возвышенного красноречия, важного значения. Сердца этих дворян, этих воинов бились нетерпением: они жаждали сложить голову за правое дело. Положив руку на оружие, храбрецы ожидали своего конца.
Народ валил валом к Тюильери. Издали доносились неистовый гам, громыхание подвозимых орудий, пронзительный крик женщин, рев мужчин. Бывшие во дворце прислушивались к этому содому, притаив дыхание, а королева выпрямилась, быстрым движением схватила руки своих детей, привлекла их к себе и, наклонив голову вперед, в напряженном ожидании уставилась взором на дверь, подобно львице, которая поджидает врага и готовится защищать своих детенышей ценою собственной жизни.
Вдруг двери распахнулись, и в зал опрометью вбежал генерал-прокурор Редерер.
— Ваше величество, — в ужасе воскликнул он, — вам надо спасаться! Всякое сопротивление бесполезно. Лишь незначительная часть национальной гвардии представляет собою надежный элемент, да и та при первом же столкновении, пожалуй, не устоит и начнет брататься с народом по примеру прочих. Канониры уже вытащили заряды из пушек, не имея охоты стрелять в народ. Королю нельзя терять ни минуты. Ваше величество, вы можете рассчитывать на безопасность только в стенах национального собрания и лишь народные представители могут еще защитить королевскую семью.
Крик гнева и ужаса вырвался у королевы.
— Как? — воскликнула она. — Что вы говорите? Мы должны искать защиты у наших заклятых врагов? Никогда! Ни за что! Я скорее согласна велеть пригвоздить себя к этим стенам, чем покинуть этот дворец, чтобы отправиться в национальное собрание.
Тут королева обернулась к королю, стоявшему в молчаливой нерешимости. Она с пламенным красноречием взывала к нему, как к отцу дофина, наследнику Генриха Четвертого и Людовика Четырнадцатого, старалась возбудить в нем чувство чести, тронуть его сердце, в последний раз воспламенить его собственным мужеством, собственной решительностью.
Увы, все было напрасно! Король молчал, по-прежнему не выходя из своей нерешимости.
Тогда крик— единственный крик скорби — вырвался из уст королевы, и на один момент ее голова поникла на грудь.
— Поспешите, поспешите, ваше величество, — воскликнул Редерер, — каждая минута усиливает опасность! Через четверть часа королева и дети, пожалуй, безвозвратно погибнут.
Эти слова вывели короля из его столбняка. Он поднял голову и, слегка кивнув ею, произнес:
— Мы не можем сделать ничего иного. Пусть нас безотлагательно проводят в национальное собрание.
Тогда королева, обращаясь к Редереру, воскликнула:
— Неужели мы покинуты всеми?
— Государыня, — печально ответил генерал-прокурор, — всякое сопротивление бесполезно. Оно способно только увеличить опасность. Неужели вы согласны допустить, чтобы король, вы сами, ваши дети и верные слуги были убиты?
— Сохрани меня Боже! Я желала бы одна пасть искупительной жертвой.
— Еще минута, — настаивал Редерер, — еще минута, пожалуй, секунда, — и уже нельзя будет поручиться за вашу жизнь, за жизнь вашего супруга и ваших детей.
— Мои дети! — воскликнула королева, охватив руками головы дофина и его сестры и крепко прижимая их к себе. — Нет, о нет, я не хочу обречь их на смерть!
Из ее груди вырвалось что-то похожее на предсмертное рыдание, на предсмертный вздох; потом она выпустила из объятий детей и, приблизившись к королю и его министрам, слабым голосом вымолвила:
— Ну, хорошо, это последняя жертва, которую я могу принести! Я подчиняюсь, господин Редерер, — продолжала она, повысив голос, точно хотела призвать в свидетели присутствующих, — но ручаетесь ли вы мне за неприкосновенность особы короля и моего сына?
— Государыня, — торжественно ответил генерал-прокурор, — я ручаюсь за то, что все мы готовы умереть возле вас. Вот все, что я могу обещать.
Тут подошли дворяне и гренадеры, чтобы, окружив короля и королеву, сопутствовать им.
— Ради Бога, — воскликнул Редерер, — никаких демонстраций, иначе король погибнет!
— Оставайтесь, мои верные друзья, — спокойно сказал король, — Подождите здесь нашего возвращения.
— Мы скоро вернемся, — воскликнула Мария Антуанетта и, ведя за руку детей, поспешила за королем, который медленно пересекал зал.
Княгиня Ламбаль и госпожа де Турзель последовали одни за королевской четой.
Свершилось! Умирающая монархия покинула королевский дворец, чтобы стать под защиту революции, из недр которой должна была родиться республика.
Было шесть часов утра, когда королевская семья переступила порог Тюильери. Впереди следовал король, ведя под руку принцессу Елизавету, за ним королева с обоими детьми. На пороге дворца король получил известие, что часть национальной гвардии удалилась, чтобы защищать свои семьи и дома от натиска народа, тогда как остальные перешли на сторону революции.
Король подвигался вперед с трудом, пробираясь сквозь беснующуюся толпу, которая даже не хотела посторониться, чтобы дать дорогу королевской семье, и осыпала ее оскорблениями и бранью.
Некоторые члены национального собрания, шедшие впереди, едва могли усмирять ревущие волны народной ярости.
На террасе фельянтинцев[22] сбежавшаяся чернь неистово кричала:
— Долой тиранов! Смерть, смерть тиранам!
Дофин громко вскрикнул от ужаса, потому что окровавленные руки двух оравших женщин протянулись к нему. Тут подскочивший гренадер схватил мальчика своими сильными руками и посадил его себе на плечо.
— Мой сын!..