Читать интересную книгу Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович

– Значит, тогда ты был свободным? – спросил князь.

– Нет, не свободным, но и не таким рабом, как сейчас. Царским был человеком. Ну, а у царя все рабы. Даже такие, как Диофант, и те, обращаясь к царю, рабами себя называют… А шапочка у тебя теплая!.. Да и накидка не хуже. Сразу согрелся…

Он рыгнул.

– Меня зовут Тирон. Завтра утром я обучу тебя умению управлять веслом!

Съеденное за двоих и приобретение теплой одежды привело Тирона в благодушное настроение. Он продолжал шептать:

– А попал я сюда совсем случайно. У любимой царской кобылы был жеребенок. Я недосмотрел, у жеребенка опух пупок, нагноился. Его надо было бобровой струей окурить, я тоже не догадался. Ну, жеребенок и сдох. За это меня по пяткам били палкой, а потом отправили на триеру. Охо-хо!.. Но я свое возьму, снова сойду на берег и буду жить в уютном доме и каждый день есть просо и мясо!

Послышался храп. Рабы уснули. Затих и Тирон. Фарзой продолжал сидеть на скамье с широко раскрытыми во тьме глазами.

То, что он сейчас ощущал, походило на крайнее изумление. Неужели и он такой же, как эти люди, потерявшие свой первоначальный облик? Если да, то и он скоро будет, как они, рыгать после жидкой похлебки, прославлять хозяев за жмыховую лепешку и льстиво называть тюремщика кормильцем… Его будет хлестать надсмотрщик бичом, а товарищи по беде изобьют за ошибки в работе…

Вспомнился Данзой в день его освобождения, его невнятное бормотание, беспричинный смех и стремление к уединению. Тогда это выглядело странным, а теперь становится понятным. Ведь старик был прикован к веслу гераклейского судна целых восемь лет! Страшно подумать!..

Только к утру он начал успокаиваться и задремал. Ему снилось, будто он вдвоем с Марсаком скачет верхом куда-то по зеленой бескрайней степи. И старик показывает ему нагайкой на далекую гору, покрытую снегом, и говорит: «Вон на той горе наше счастье! Нужно очень много сил, чтобы взобраться на эту высоту. Но зато на ее вершине ты найдешь ключ к свободе и независимости Скифии!»

Потом ему грезились дворцы Родоса, толпы разодетых важных людей, стоящих на берегу. А он среди них оказался голым и запачканным мерзостью. Ему стыдно, неловко, хочется убежать. Но со всех сторон на него смотрят светлолицые люди, тычут пальцами и кричат: «Раб! Раб!..»

Это было невыносимо. Он хотел схватить меч и напасть на насмешников, но меч рассыпался в его руках, превратился в деревянные гнилушки.

Образы утраты, унижения и позора преследовали его.

Но сны хороши тем, что с пробуждением мы избавляемся от их гнетущей власти. Радостно ощущаем себя живущими под веселым солнцем действительности, а не в туманных катакомбах сновидений.

Иным было пробуждение Фарзоя. Его пробудил пинок, которым угостил его Тирон.

– Вставай, Сколот!.. Или ты хочешь, чтобы из-за твоей лени нас лишили утренней еды?

2

«Арголида», груженная хлебом, вышла из керкинитидской гавани рано утром. Снег бесшумно падал на палубу и не таял. Зима вступала в свои права.

– Последнее плавание в этом году! – сказал Диофант, сидя в теплой и уютной капитанской каюте.

– Погода нам благоприятствует, – почтительно ответил еще молодой, но способный наварх Неоптолем, стоя перед стратегом, – во второй половине дня мы станем на якорь в гавани Херсонеса.

Вслед за «Арголидой» отчалили от берега два меньших корабля, тоже с зерном, подарки Херсонесу от внезапно подобревшего Диофанта.

В трюме главного корабля расположились Мата и Лаудика. В их слабо освещенной каютке пахло горелым зерном. Старшая жрица вела себя совершенно спокойно. Она лежала на мягком ложе и часто взглядывала в круглое металлическое зеркало, ощупывая щеку, все еще вздутую от грубой ладони Никерата.

«Грязный мужик, хуже скифа!» – ругала его Мата в душе.

Лаудика проливала слезы и удивлялась безразличию Маты. Ее возмущало, что жрица не проявляет печали по утраченной Деве и не терзается мыслью о предстоящем ответе перед народом.

«Ну, – думала Лаудика, – о Гедии она не жалеет, поскольку видела в ней соперницу, отвлекающую своей красотой ее несравненного Бабона. Но ведь Девы-то нет!.. Херсонес потерял свою святыню, а Мата ничем не показывает, что это ей больно или неприятно!»

Мата с аппетитом ела пшенную кашу с молоком и скифский овечий сыр. Потом улеглась лицом к стенке на ложе с высокой закраиной и издала легкий храп.

Лаудика продолжала сидеть в углу каюты, обхватив колени руками, думала о подруге, попавшей в рабство к степнякам, и пыталась представить себе, как начнет рушиться Херсонес, потерявший свою богиню.

Начало изрядно качать. Корабль вышел в открытое море.

На палубе появился Диофант в сопровождении Неоптолема и Бритагора. За ними в некотором отдалении шел триерарх, греко-перс с огромным горбатым носом и круглыми глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Триерарх прислушивался к разговору начальства, поглядывая вокруг, нет ли какого беспорядка.

Морозило. Из уст собеседников вылетали целые клубы пара. Снежок нежно похрустывал под ногами. Сверху падала какая-то блестящая пыль, которая вскоре украсила шапки и плечи понтийцев.

– Прекрасное судно «Арголида», – заметил Диофант, – оно имеет хороший ход и совсем новое.

– Притом столь же хорошо содержится, – вставил Неоптолем, взглянув на триерарха. – Посмотри, стратег, с какой четкостью работают гребцы!

– Да, весла погружаются одновременно.

– Можно подумать, – добавил Бритагор, – что один человек поднимает и опускает ряды весел.

– Этого достиг наш келевст Бесс! – поспешил вставить со стороны триерарх. Он хорошо знал, что для того, чтобы получить похвалу от начальства, следует хвалить работу своих подчиненных.

Все подошли к краю борта и стали смотреть вниз, где кипели серые водовороты, вздымаемые сотней еловых лопастей, мерно черпающих воду и столь же дружно вскидываемых вверх…

– Нужно поощрить келевста Бесса по прибытии нашем в гавань Херсонеса, – приказал Диофант.

– Слушаю и повинуюсь! – бодро ответил триерарх, приподымая свои тяжелые веки.

Но тут же на лицах подчиненных появилось выражение испуга. На глазах стратега, столь милостиво поощрившего келевста и хорошо отозвавшегося о корабле, произошло досадное событие. Одно весло задрожало, стало колебаться из стороны в сторону, ударяясь о другие весла, наконец бухнулось в воду с громким плеском. Ритм гребли нарушился.

Диофант в ответ на смущение и испуг корабельного начальства усмехнулся.

– Мое приказание остается в силе, – сказал он твердо, – мы должны прибыть в Херсонес благополучно! Пусть стараются все, я не забуду их усердия!

3

Фарзой налегал на весло, стараясь подражать размеренным движениям других гребцов. Он обливался потом и тяжело дышал.

– Так, так, Сколот, – одобрительно хрипел Тирон, – старайся! Здесь дармоедов не любят. Только сырости в тебе еще много.

– А в тебе дурости тоже немало, болтливый мидянин, – пробасил задний гребец, – ты рожден в рабстве и ненавидишь тех, кто знал когда-то свободу!.. Нутро у тебя рабское!

– А ты, дружок, не бейся так, – обратился к Фарзою седой раб, – руки сотрешь, измотаешься, а потом совсем грести не сможешь.

– Верно, – поддержали его другие, – не надсаживай себя сразу-то. На этой проклятой работе конем надо быть, и то не выдержишь!

Фарзой с удивлением уловил нотки сочувствия и дружелюбия в замечаниях гребцов, тех, которые лишь вчера до полусмерти избили его предшественника. Он заметил, что в работе люди стали как бы веселее, размялись, усилия мышц оживили работу их мозга, разбудили в их душах человеческие чувства. Совместный труд родил между ними общность мыслей, взаимное сочувствие, желание поддержать друг друга.

Князь понравился рабам своей незлобливостью и старанием в работе, готовностью поделиться с другими тем, что имел.

К тому же Тирона недолюбливали. Мидянин был в какой-то мере доверенным лицом у надсмотрщика, заискивал перед ним, а товарищам надоедал своим хвастовством, заносчивостью и частыми заявлениями, что он еще вернется к роскошной жизни царского конюха.