Катя всегда любила пофилософствовать.
— Что ты будешь теперь делать? — полюбопытствовала я. В голове уже немного шумело, а Спасская вообще была пьяной и задумчивой. Но это лучше, чем трезвой и испуганной, точно.
— Продам дом, — она огляделась с отвращением, — куплю что-нибудь приятное, буду детей воспитывать. Что еще остается, Марин?
— А поступить в Университет? Ты же мечтала?
Она усмехнулась.
— Да кому я там нужна, кобыла великовозрастная? Туда в 16–17 поступают, а мне 24 скоро будет. Что, учиться среди вчерашних школьников?
— А почему нет? — спросила я. — Почему, Кать? Ты свободна. Ты можешь делать, что хочешь. Нет больше клетки, не создавай ее себе сама. Пойдешь учиться, мужчину найдешь…хорошего…чтоб ноги тебе целовал.
Она налила себе еще коньяка, глотнула, скривилась.
— Какой мужчина, Марин? Я после Симонова даже смотреть в их сторону не могу. Хотя, — она прикрыла глаза, и как-то очень по-женски улыбнулась, — был один. Всего один, но какой!
— И кто он? — полюбопытствовала я, кладя в рот маленький треугольничек с паштетом.
— Писатель, — Катя стряхнула пепел в пепельницу, но неудачно, и он просыпался на столик. — Он, кстати, про вас информацию искал. Не знаю, издал он книгу или нет. Встретились один раз и все. За несколько дней до смерти Симонова.
В голове зазвонили тревожные колокольчики.
— Зовут Инклер. Ев-ге-ний Инк-лер, — она так тягуче выговорила это имя, так выгнулась, потянулась при этом, что сразу стал понятен весь контекст, все то, что осталось несказанным. Я потянулась за сигаретой. — Я звонила…Марин, но у него телефон заблокирован. Самое забавное, что я все эти годы ни разу Симонову не изменяла, а тут как попутал кто.
Да, и я даже знаю, кто. Попутал. Права Кэти, плохие привычки у нас общие. И, видимо, он дал ей другой телефон. Было бы забавно, если б позвонила ему, а ответила я.
Я затянулась и как-то успокоилась. Ненавижу Кембритча. Ничего ведь не изменилось.
— Я тогда опять на грани была, — продолжила рассказывать Спасская, — даже таблеток купила, чтобы наглотаться. Только девочки останавливали, и то… думала, так лучше будет. А тут он. Одна ночь, и я поняла, что стоит жить. Смешно, — она невесело усмехнулась, — не для детей, не для себя, а из-за одного мужика.
Ну что же, спасибо тебе, Люк. За то, что я могу поговорить с ней. Но как же противно…знала бы Катя, что это он так творчески к заданиям подходит. Ни за что не скажу.
— Жить стоит, — твердо произнесла я, — всегда стоит, Катюх. Тебе надо бы к специалисту, подруга, пусть мозги поставит на место.
Она внимательно посмотрела на меня.
— А ты как была, так и осталась прямолинейной, Рудложка.
— Эти шесть лет не стоят того, чтобы нести их в себе всю жизнь, Кать, — ага, легко советовать другим. — Тебе всего двадцать три. Впереди столько всего! Ты богата, молода, красива, у тебя две дочери… да мужики будут умолять о возможности просто коснуться тебя. Вот что, — все-таки алкоголя было чуть больше, чем нужно, — в субботу у Васи день рождения. Тебе должны были выслать приглашение. Приходи. Будем начинать жизнь с чистого листа.
— Траур, Мариш, — напомнила она.
— Какой траур, Кать? — раздраженно ответила я. — По чудовищу, который тебя почти поломал? По нему ты горюешь? Для кого это, для высшего света? Да им начхать было на тебя, почему ты должна учитывать их мнение? А, Катя?
— Моя до отвратительного честная и прямая Рудложка, — прошептала она, пьяно улыбаясь. — Как я все-таки рада, что ты жива. И здесь.
— Кэти, не уходи от ответа, — сурово скомандовала я. — Ты хочешь на бал или нет? Если нет, то я давить не буду, достаточно с тебя давления. А если да, то плюнь на все. Никто на тебя косо посмотреть не посмеет.
Кэт долго думала, ероша свою ассимитричную стрижку пальцами. Это тоже из нашего общего детства.
— А знаешь, — сказала она совершенно трезвым голосом, — хочу. И пойду.
— Моя смелая Кэти, — я улыбнулась, заглушая мерзкое чувство, грызущее меня изнутри с момента, когда я услышала фамилию «Инклер». — Теперь все будет хорошо. И, если вдруг надо будет поговорить, поплакать, поорать — звони и ори в меня. Днем я в поликлинике, но вечером мои уши и вся моя тушка в твоем распоряжении. И завтра пойдем по магазинам. Угу?
— Угу, — подтвердила она, светло улыбаясь. В гостиной стало будто теплее, будто все это время над нею стоял призрак ее чудовища-мужа, а я смогла, сумела-таки его прогнать. Не знаю, надолго ли, но одну я ее теперь не оставлю.
Мы сидели допоздна. Обратно меня вез охранник, а я ревностно следила за тем, как он держит руль, не дергает ли моего Птенца.
Ненавижу Кембритча.
Мариан Байдек
— Вы уверены, что ваши щиты выдержат, если вдруг сработает снайпер? — сурово допытывался принц-консорт у придворного мага.
Со среды Василина должна была начать приуроченные к ее дню рождения посещения оставшихся после землетрясения раненых в больницах и детей в детских домах, и барон проверял и перепроверял схему охраны и сопровождения, и все не мог остановиться. Хотя выезд был уже через полчаса.
— А давайте я поставлю щит, а вы в меня выстрелите, — с некоторой даже саркастической обидой отозвался Кляйншвитцер. С этим вопросом начальник охраны подходил уже не первый раз, и терпение блакорийского мага было на исходе.
— Согласен, — без тени улыбки отозвался Байдек.
Через некоторое время из кабинета придворного мага раздалось несколько выстрелов. Подбежавшие охранники чуть не вынесли дверь и увидели одобрительно похлопывающего себя пистолетом по бедру начальника и немного бледного придворного мага, снимающего щиты. Помощники Зигфрида с ужасом взирали на принца-консорта из-за дверей кладовой, где хранились зелья и заготовки для амулетов.
— Извините, — покаялся Мариан. — Теперь я спокоен.
В глазах Кляйншвитцера читалось, что зато он не очень спокоен, но маг промолчал, покосившись на рабочий стол, где была заныкана фляга с чудной серенитской граппой.
— Вы проверяли амулет-переноску? Он работает? — вспомнил Мариан.
— Да, — смирившись с допросом, ответил маг. — Будем тестировать?
Байдек покачал головой. Он осознавал, что ведет себя, как параноик. Но ничего с собой сделать не мог. Лучше быть параноиком, чем потом оплакивать супругу.
Но первый выезд прошел спокойно. Он снова наблюдал, как общается Василина с людьми, как садится на койки, расспрашивает о здоровье, о семье, как тянутся к ней пациенты, как улыбаются и светлеют от ее мягкости и красоты. И так почти полдня, от больницы к больнице, и ни недовольства на ее лице, ни усталости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});