Читать интересную книгу Марид Одран - Джордж Эффинджер

Хассанейн остановился и подошел к бен-Шарифу. Он положил руку на плечо молодого человека.

— Может, когда-нибудь ты станешь шейхом этого племени, — сказал он. — Тогда ты поймешь, как тяжело быть предводителем. Ты прав. Я поступаю дурно по отношению к моей племяннице, но так надо. Хам китаб.

Что означало: «Так записано». Это ничего не объясняло, но бен-Шариф перестал спорить. Он только посмотрел шейху в глаза и наконец потупил взгляд. Когда мы снова двинулись, я увидел, как молодой человек задумчиво шел к своему шатру. Мы с ним почти не говорили, но мне показалось, что он — умный и серьезный молодой человек. Если Хассанейн не ошибается и бен-Шариф когда-нибудь станет на его место, то Бани Салим останутся в хороших руках.

Я смотрел вперед. Оттого, что я тоже шествовал в этой странной процессии, мне было несколько неуютно. День был самым обычным для Пустой четверти, и горячий ветер бросал мне в лицо песок, а я ворчал себе под нос. Я был сыт всем этим по горло, и, что бы там ни думал Фридландер-Бей, жизнь бедуинов вовсе не казалась мне романтичной. Она была тяжелой и грязной и, насколько я видел, вовсе лишенной удовольствий. Я молился, чтобы Аллах поскорее помог мне вернуться в город. Мне стало совершенно ясно, что хорошего кочевника из меня не выйдет никогда.

Пока мы завершали круг, бен-Мусаид, набычившись, смотрел на нас. Он стоял там же, где и прежде, скрестив на груди руки. Он не сказал ни слова и не сдвинулся ни на дюйм. Я так и видел, как его трясет от усилия сдержать себя. Казалось, он вот-вот взорвется. Не хотел бы я в это время оказаться рядом с ним.

— Довольно, о шейх? — спросил бен-Турки, когда мы подошли к могиле. Ее уже начал засыпать песок, наносимый пустынным ветром.

Хассанейн покачал головой.

— Еще круг, — сказал он.

У меня упало сердце.

— Может, ты объяснишь, о шейх? — спросил я.

Хассанейн посмотрел в мою сторону, но поверх моей головы — куда-то вдаль.

— Жили-были люди на обратной стороне мира, — устало сказал он. — Такие же бедные, как и мы. Они тоже кочевали и жили среди лишений. Когда одного из их племени убили, старейшие пять-шесть раз провезли тело вокруг лагеря. На первый раз все в племени побросали свои дела, чтобы посмотреть, и все вместе оплакивали несчастную жертву. На второй раз смотрела только половина племени. На третий раз остались несколько человек. На пятый или шестой раз остался только один, ему было все еще интересно смотреть на то, как везут тело, это и был убийца.

Я окинул взглядом лагерь и увидел, что почти все разошлись. Да, нынешним утром погибла любимая племенем молодая женщина, но все равно надо было исполнять обычную тяжелую работу, иначе не будет ни еды, ни воды для Бани Салим и их животных.

Мы медленно вели Ата Аллах по кругу, и только бен-Мусаид и еще несколько человек смотрели на нас. Отец Нуры искал взглядом жену, но та уже давно ушла в свой шатер. Нашиб опирался на туго натянутую веревку и провожал нас пустым взглядом.

Когда мы приблизились к бен-Мусаиду, он заступил нам дорогу.

— Да отравит за это ваши жизни Аллах! — прорычал он с потемневшим от гнева лицом. Затем и он ушел в шатер.

Когда мы на сей раз приблизились к двум молодым людям, Хассанейн дал им поручение:

— Вы должны разыскать орудие убийства, — сказал он. — Нож. Хиляль, ты ищи его там, где шейх Mapид обнаружил тело Нуры. Бен-Турки, поищи в палатке ее родителей.

Мы прошли мимо могилы и начали последний круг. Как и предсказывал Хассанейн, теперь остался только один человек, и был это Нашиб, его брат. Отец Нуры. Прежде чем мы дошли до него, к нам с криком подбежал Хиляль.

— Я нашел его! — кричал он. — Я нашел нож!

Хассанейн взял нож и быстро осмотрел. Показал его мне.

— Видишь? — сказал он. — Это метка Нашиба.

— Ее собственный отец?

Я был поражен. Я готов был поспорить, что Нуру Убил бен-Мусаид. Хассанейн кивнул:

— Я подозревал, что он начнет беспокоиться,

не имеют ли под собой оснований все эти слухи и пересуды. Если Нура опозорена, он никогда не получит выкуп за невесту. Возможно, он убил ее, надеясь, что обвинят кого-то другого — моего племянника Ибрагима или старуху Умм Рашид — и он, по крайней мере, получит деньги за кровь.

Я взглянул на Нашиба, который все еще стоял с пустым лицом у своего шатра. Меня ужаснуло то, что человек может из-за таких пустяков убить собственную дочь.

Бедуинское правосудие просто и прямо. У шейха Хассанейна было все, чтобы указать преступника, и все же он давал Нашибу возможность опровергнуть очевидное. Когда мы остановились возле него, остальные Бани Салим поняли, что мы нашли убийцу, вышли из своих шатров и столпились поблизости, чтобы увидеть, что будет дальше.

— Нашиб, сын моего отца, — сказал Хассанейн, — ты убил собственную дочь, плоть от плоти твоей и душу души твоей. «Не убивайте детей ваших, страшась впасть в нищету, — говорит благородный Коран. — Мы прокормим и вас и их. Внемлите же! Убийство — великий грех».

Нашиб слушал его, опустив голову. Казалось, он осознает происходящее очень смутно. Его жена упала на землю, рыдая и призывая Аллаха, и несколько женщин бросились к ней. Бен-Мусаид отвернулся, плечи его вздрагивали. Бен-Шариф ошарашенно смотрел на Нашиба.

— Станешь ли ты опровергать это обвинение? — спросил Хассанейн. — Если желаешь, можешь поклясться в невиновности у великой гробницы шейха Исмаила бен-Насра. Вспомни — год назад Али бен-Сахиб дал ложную клятву у этой гробницы, и через неделю умер от укуса змеи.

И тот же самый шейх Хассанейн ранее уверял меня в том, что Бани Салим не суеверны! Мне было любопытно, насколько он верит в эти клятвы на могилах, и чем это поможет несчастному Нашибу.

Убийца, отец Нуры, заговорил так тихо, что только мы с Хассанейном расслышали его.

— Я не буду клясться, — сказал он.

Это было признание вины. Хассанейн кивнул.

— Тогда приготовим Нуру к отдыху до Судного дня, — сказал он. — Завтра на рассвете, Нашиб, ты сможешь помолиться о ее душе. А затем я сделаю то, что должен, иншалла.

Нашиб только закрыл глаза. Я никогда раньше не видел такой боли на лице мужчины. Мне показалось, что он прямо здесь упадет в обморок.

Мы отнесли Нуру к могиле. Две женщины принесли белую простыню и завернули в нее Нуру, как в саван. Они оплакивали ее и молились. Хассанейн и Абу Ибрагим, дядья Нуры, опустили ее в могилу, и шейх помолился за нее. Теперь оставалось только засыпать могилу и отметить место несколькими камнями.

Мы с Хассанейном смотрели, как Хиляль и бен-Турки заканчивают работу. Никто из нас не произнес ни слова. Я не знал, о чем думает шейх, но спрашивал себя, почему так много людей видят в убийстве способ решения проблем? Неужели в густонаселенном городе или в пустыне жизнь стала такой невыносимой, что чья-то смерть может сделать ее лучше? Или где-то в глубине души мы уверены, что ничья жизнь не стоит столько, сколько наша собственная?

Когда два молодых человека закончили свое печальное дело, к нам подошел Фридландер-Бей.

— Да будет с ней мир и благословение Аллаха, — сказал он. — Шейх Хассанейн, твой брат бежал.

Хассанейн пожал плечами, словно он предвидел, что это случится.

— Он хочет умереть в пустыне, а не от моего меча. — Он потянулся и вздохнул. — И все равно мы должны его выследить и привести назад, ежели будет на то воля Аллаха. Трагедия еще не окончена. 

Глава 8

Хотя мне и не хочется этого признавать, но время, что я прожил среди Бани Салим, изменило мою жизнь. Я был почти уверен в этом. В полудреме покачиваясь в седле Фатмы, я думал о том, как все будет, когда я вернусь в город. Особенно мне нравилось воображать, как я ворвусь к Реда Абу Адилю и горячо поцелую его, так, как сицилийские отцы отмечают поцелуем жертву. Затем я непомнил себе, что Абу Адиля трогать нельзя, и стал думать о другом.

Кому мне больше всего хочется свернуть шею? Хаджару? Это вне всякого сомнения, но просто прикончить лейтенанта не доставит мне настоящего удовольствия. Я уверен, Фридландер-Бей ждет, что я буду целить выше.

Муха села мне на лицо, и я в раздражении смахнул ее. Потом открыл глаза: посмотреть, не изменилось ли чего, но все было как прежде. Мы все так же медленно, вперевалку ехали по песчаным горам, называемым Урук-аш-Шайба. Это и вправду были горы, а не просто холмы. Я представить себе не мог, что дюны могут быть такими высокими. Песчаные пики Урук-аш-Шайбы вздымались на шесть сотен футов и тянулись до восточного края горизонта, как застывшие волны солнечного света.

Нам иногда трудно было заставить верблюдов подниматься по задним склонам этих дюн. Часто приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Верблюды постоянно жалобно ревели, иногда нам даже приходилось облегчать им ношу и самим нести припасы. Песок на склонах был мягким по сравнению с плотным, слежавшимся песком равнины, и даже верблюдам с их твердым шагом было непросто перебираться через высокие гребни. Кроме того, на подветренной стороне, которая, естественно, была куда круче, животным грозила опасность упасть и серьезно повредить ноги или спину. Если бы такое случилось, это стоило бы нам жизни.