Читать интересную книгу Дэниел Мартин - Джон Фаулз

— Ну и что? Будем решать эту проблему, когда она возникнет.

— Господи Боже мой, детка, да она же уже возникла!

Спор продолжался ещё несколько минут, и Дэну стало казаться, что это скорее не политическая, а лингвистическая или — в данном случае — ещё и психологическая проблема, тот случай, когда волнения из-за личной жизнеспособности усилены опасениями за жизнеспособность страны; тут, разумеется, была и неспособность регулировать собственный дискурс, видеть иные перспективы. Он прекрасно понимал, что на самом деле беспокоит Митчелла — проблема свободы: хоть на посторонний взгляд он и выглядел как человек с промытыми до предела мозгами, он верил в свободу как в панацею от всех мировых бед. Джейн высказала предположение, что коррумпированность южновьетнамского правительства вряд ли свидетельствует о существовании там свободного общества, но Митч этого не принял. Там надо провести свободные выборы. Но это всё-таки привилегия развитых демократических государств, не так ли? В ответ на это он, весьма симптоматично, вдруг помрачнел и с чудовищным высокомерием заявил: он-то думает, вовсе не «всякому» позволено решать, что народ так уж чертовски невежествен, что не имеет права сделать свой выбор; и Дэн в который уже раз подивился, как могла мысль о том, что прагматизм — твёрдая основа американского характера, возникнуть и утвердиться во всём мире.

Это показалось ему ещё одной древнеегипетской чертой Соединённых Штатов. Подтверждение своей мысли он обнаружил в путеводителе (Джейн с улыбкой указала ему на эту страницу). У египтян Земля мёртвых находилась там, где садится солнце, на западе, и умершие обозначались эвфемизмом «жители Запада». Страх смерти, когда-то пронизывавший всё и вся, теперь превратился в пронизывающий всё и вся страх перед несвободой; этот страх столь же трагичен и бесплоден, столь же преувеличен и глух к доводам разума, как и параноидальное стремление доказывать существование жизни после смерти, миллионы азиатских крестьян должны были погибать, чтобы иллюзия оставалась живой. Реальные и архетипические «красные под кроватью» были результатом детерминизма, тем более устрашающего, что их «пятая колонна», их агенты и вредители, их пропагандисты проникали во все области жизни… и более всего — в каждодневный бытовой язык.

Они вышли из-за стола и отправились готовиться к очередной экскурсии, так и не разрешив спора. Марсия к тому времени совсем умолкла, и, когда через двадцать минут все собрались у трапа, чтобы сойти на берег, она не появилась. Митчелл сказал, что она устала — плохо спала ночь. Но во время экскурсии, когда они на минуту остались одни, он вдруг рассказал Дэну об их бездетности, как будто считал, что только мужчина может по-настоящему понять эту проблему. Он явно не знал, что Марсия уже говорила Джейн об этом. С Марсией из-за этого порой бывает очень нелегко, сказал он, она вроде бы переключает то, что чувствует и о чём не может сказать, на отношение к войне. Зря он ввязался в этот спор.

Дэн сказал:

— Это тяжело. — И сочувственно улыбнулся: — Жизнь иногда просто дерьмо.

— Это вы верно сказали.

— А вы пытались?..

— Ещё бы. У меня приятель — врач. Держит меня в курсе последних достижений. Как только выход какой появится, мы — со всех ног домой.

И Дэн остался с этим печальным доказательством веры в новейшие технологии, в этот ключ к самому лучшему из миров. Этот славный и пагубный миф, казалось, лежал в основе всех взглядов и восприятий его спутников. Если придерживаться бейсбольных образов, близких Митчеллу, он уже пробил в аут, но всё ещё надеялся снова завладеть битой; а то, может быть, в игре даже не было подающего, просто так уж сложилось. Он был так простодушен, словно Вергилий и Вольтер ещё не явились в мир. В тот день он почти не фотографировал, мрачно тащился за гидом, и Дэну стало его очень жаль.

Но обедать Марсия всё-таки пришла. Она выглядела посвежевшей, пришедшей в себя, она выспалась; по-видимому, семейное согласие было восстановлено, и как бы для того, чтобы это продемонстрировать, они заговорили о Ливане и Сирии, об отпуске, который они провели там вскоре после приезда в Египет: Бейрут, Дамаск, Библос, Пальмира…382 Пальмира особенно, это ни на что не похожее, чертовски странное место — самое странное на земле. Джейн слышала о ней от одного из оксфордских знакомых. Это ведь там замок крестоносцев, да? Да, там христиан львам скармливали, да-да, они и там были. Крак-де-Шевалье,383 на краю света, Дэн и Джейн просто и представить не могут… — просто фантастика… какая жалость — Митч свои потрясающие снимки с собой не взял. С этим Дэн в глубине души согласился: их энтузиазм становился всё более и более утомительным. Опасная вещь — путешествовать мало и редко. Впрочем, он слушал, улыбался, удивлённо приподнимал брови и полагал, что подчиняется ослабленной версии знаменитого трафальгарского сигнала Нельсона, на сей раз выброшенного Джейн.384

На самом же деле он не просто выполнял свой долг: во время этого нагонявшего скуку обеда, совершенно ни о чём не подозревая (возможно, потому, что в памяти его ещё живы были образы двух египетских божеств, слишком точно изображённых в слишком специфических позах) и не осознавая оказанной ему чести, он лицом к лицу встретился с олицетворением самого тёмного, самого странного и самого могущественного божества из всех богов Египта.

Река меж берегами

Во время плавания по Нилу огромное удовольствие, которого Джейн не разделяла, хоть порой и проявляла к этому некоторый интерес, доставляли Дэну птицы на реке. На этот раз он не повторил старой ошибки — не забыл взять с собою полевой бинокль. Нил не только главный миграционный путь пернатых, но и место птичьих зимовок: птицы были повсюду — сотни трясогузок на обоих берегах и даже на корабле, клубящиеся тучи стрижей и прелестных красногрудых сине-фиолетовых ласточек, неисчислимые стаи уток — шилохвостки, кряквы, чирки, красноголовые нырки и другие, названий которых он не знал; египетские дикие гуси, чьих далёких предков он только что видел прямо перед собой изображёнными на стенах храмов; белые и серые цапли, ястребы, соколы. Он считал, что любому пейзажу соответствует своя, наиболее для него характерная, эмблематическая птица; здесь, решил он, это должна быть острокрылая ржанка, родственница английского чибиса, который порой встречался ему на торнкумских лугах, только гораздо более красивая, элегантная — Нефертити рядом с замарашкой. Как в Нью-Мексико и повсюду в его жизни, жизнь природы восхищала его и успокаивала. Земля пребывала вовеки, и за внешними покровами, за оперением не было ничего нового под солнцем.

В каком-то смысле птицы были первобытным подобием феллахов: как и те, они выжили за счёт простоты, они создавали мир, непохожий на тот, что существовал на корабле, убежище от неврозов, повышенной восприимчивости, пустого времяпрепровождения, от иллюзий и дилемм представителей его собственного сверхумудренного биологического вида. Птицы же были и причиной возобновления бесед с герром профессором. Это случилось, когда они плыли назад из Абидоса, чтобы посетить Дендеру.385 Дэн не мог отойти от поручней, глядя на широко распростёршийся перед ним Нил, на песчаные отмели, там и сям выступающие из воды. За его спиной раздался голос:

— Наблюдаете птиц?

Дэн опустил бинокль.

— Да. Впрочем, тут я не вполне в своей стихии.

Старый учёный указал тростью на небольшую стайку птиц вдалеке.

— Вот там — Chenalopex aegyptiacus — египетский гусь.

— Я как раз их и рассматривал. — Дэн улыбнулся профессору. — Так вы ещё и орнитолог?

Старик протестующе поднял руку:

— Пришлось выучить названия — это связано с моей работой. Иногда этими птицами уплачивали дань.

— В Карнаке мы видели замечательную птицу. Зелёную. Пчелоед?

— Пчело… Ах да, Bienenfresser. Зелёный, как попугай? Это Merops superciliosus. — Он пожал плечами, как бы сознавая, что латинское название здесь — излишний педантизм. — Ими тоже уплачивали дань. Из-за перьев. Во всяком случае, мы так полагаем. Этот иероглиф вызывает споры. — Потом продолжал: — А знаете, египтяне оказали этой птице великую честь. Они сделали её символом самого главного понятия в любом языке. Души. Духа.

— Я и не подозревал.

До этого момента Джейн лежала в шезлонге, в нескольких шагах от них, читала биографию Китченера. Теперь она подошла к ним. Профессор приподнял панаму.

Дэн сказал:

— Всё. Больше я не позволю смеяться над моей любовью к птицам. Профессор Кирнбергер только что со всей убедительностью доказал, что она вполне оправданна. — И он передал ей то, о чём рассказывал профессор. Джейн склонила голову в шутливом раскаянии и обратилась к учёному:

— Хочу задать вам гораздо более банальный вопрос, профессор. Что за растение они выращивают вдоль берега реки? — Она указала назад, за палубу, на ближний к судну берег Нила, до самой воды испещрённый небольшими участками яркой зелени.