Читать интересную книгу Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Это был веский довод — назвавшись другим именем, присвоив себе чужую судьбу, Настасья навела розыск на человека, по которому давно кнут и дыба тосковали, да и пропала, а потом подлинное ее звание с ремеслом и выплыли на свет Божий. Данила же и впрямь чудом тогда спасся.

— Нет веры твоей куме! — Тимофей выкрикнул это так убедительно, что Данила кивнул. — Нет! Авдотьица — та душой пряма! За деньги трудилась! А Настасья — как лисий хвост, туда-сюда, туда-сюда!..

И показал рукой, как рыжий хвост, чиркая по снегу, заметает следы.

— Постой, постой! Тоже ангела непорочного сыскал — Авдотьицу! — возмутился Богдаш. — Хорош ангел с Неглинки! За деньги еще и не то сотворит!

Данила поглядел на Желвака с надеждой — вот бы сейчас товарищ объяснил, что Настасья не может быть виновна во вранье, а как раз Авдотьица — виновна!

— Данила! — Тимофей окликнул его яростно и грозно. — Не дай девкам себя вокруг пальца обвести!

— Меньше его слушай, Данила. Одна-то ведь точно правду сказала! — перебил Желвак.

— Сдается мне… — начал было он.

Оба товарища разом притихли, потому что за Данилой такое водилось — ни с того ни с сего догадаться о сути происходящего.

А он и высказать свою мысль боялся.

Не могла ему соврать Настасья, и все тут! Год назад — могла, и без всяких затруднений. Да и как врала — пылко, страстно, от всей души! Сейчас же — нет, нет…

Он вспомнил, как она коснулась пальцами его щеки. После такого прикосновения вранье было бы предательством. А на предательство Настасья не способна. Он вспомнил, как она мстила за убитого жениха — и ведь не любила же всей душой, просто по-бабьи к сильному и надежному мужику в трудный миг прилепилась…

Касалась ли Настасья вот так Юрашкиной щеки? Обнимала ли его так?..

То, что спаяло их тогда, ощущалось Данилой как цепь, длинная и тяжелая, обмотавшая их в миг объятия с ног до головы, и вес той цепи непременно должны были ощутить оба, не он один. Он не стал бы говорить красно и не дожил до таких лет, чтобы знать: то, что не сбылось, соединяет порой сильнее самого горячего брачного ложа. Но он чувствовал, что сила их безнадежного объятия — не сила его и ее рук, а совсем иное.

— Ну так — сдается тебе? — пришел на помощь Богдаш.

— Авдотьица врет.

— С чего ты взял? — возмутился Тимофей.

— С чего бы ни взял — давай-ка этот домысел обсудим, — Богдаш наконец-то скинул с плеч шубу, и она, вовремя прижатая спиной к дощатой стене за лавкой, давала ему и тепло, и удобство. — С чего бы вдруг до гостевания у Одинца Авдотьица нашу сторону держала, а потом — переметнулась?

— Переманили, — хмуро предположил Данила. Ему и про Авдотьицу плохо думать не хотелось.

— Как — переманили? Поймали на вранье и сказали: ну-ка, девка, рассказывай, кто тебе заплатил за розыск, а мы заплатим вдвое?

— И такое быть могло, — согласился вдруг Тимофей. — Она деньги любит.

— А могло быть иное — среди бойцов былой полюбовник сыскался, — заметил Богдаш. — У Одинца с братией сейчас денег-то немного, у них после Масленицы деньги появятся. Коли хорошо повоюют. Так, может, не деньгами ее взяли, а лаской.

— Насчет ласки тебе, конечно, виднее, — Тимофей прищурился. — А, может, и медную сковородку подарили…

— Да чтоб те с места не встать! — Богдаш вскочил, шуба рухнула наземь. — Вот те крест — куплю ту сковородку да по лбу тебя тресну!

Данила, ужаснувшись, схватил товарища в охапку.

— Да ладно тебе, — сказал ему, даже не приподняв зада от лавки, Тимофей. — Ему до сковородки бежать далеко, пока добежит — остынет.

И Данила вспомнил Семейку — вернее, тот позорный час, когда Семейка, не сходя с места, не повышая голоса, спас его от Сопли. Что-то было в их повадке одинаковое, в голосе — малость с ленцой, во взгляде, явственно говорившем: лучше отойдите, люди добрые, не то рассержусь… Надо было как можно скорее освоить эту мужскую науку — говорить негромко, без гнилых слов, и внушительно, как полный сил батька — с сыновьями-подростками, которых при нужде несложно и выпороть.

— Пошли, Данила, — Богдаш двинул плечами, показывая, что объятие не к месту. — Пошли, вдвоем все обговорим. Так что ты толковал — переманили Авдотьицу? Давай-ка сначала.

Они вышли в проход между стойлами, оставив Озорного в одиночестве размышлять о медных сковородках. Богдаш, не оглядываясь, пошел вперед, накинув на одно плечо шубу, Данила — за ним, вспоминая…

Вспоминал же он — что такого ему толковала Авдотьица, когда прибегала в последний раз?

Вызвала из конюшен, встала с ним у ворот, чтобы все видели — молодого конюха подцепила (таково было мнение искушенного Желвака), стала расспрашивать, не нужно ли сбегать куда — она, мол, с охотой…

И тогда же Данила, вспомнив про ее удачный розыск в Хамовниках, пошутил… пошутил… что-то он ей такое сказал смешное, на что она рассмеялась и подтвердила свою готовность хоть пешком по льду в те Хамовники бежать… и еще смеялась, что не худо бы всех соседок допросить, на что Данила ей сказал…

Парень призадумался.

Он ответил, что это вряд ли потребуется, имея в виду, что вот-вот должна сработать ловушка, а тогда уж розыск двинется вперед семимильными шагами, найдутся те налетчики, что похитили деревянную грамоту у подьячего с ярыжкой, и от них можно будет тянуть ниточку в Хамовники, а не наоборот…

Авдотьица так явственно домогалась еще работы и, соответственно, денег, что Данила даже почувствовал себя неловко. Девка ему нравилась, он и не подозревал, что в ней такая неукротимая жадность завелась. Потому он и распрощался с Авдотьицей поскорее — выскочил-то на мороз в одном зипунишке, да и дела на конюшне сами не делаются.

— Я вот о чем тревожусь, — честно признался он, когда Богдаш привел его в другое тихое местечко, самому Даниле прекрасно знакомое, — у водогрейного очага. — Не сказал ли я ей чего лишнего? В последний-то раз она прибегала перед тем, как мы за табачниками гонялись. Она все спрашивала, не надобно ли еще в Хамовники? А ей-то чем Хамовники полюбились? Я, может, ей сказал, что больше они нам не нужны, и она…

Объяснить, какой вывод сделала Авдотьица из его слов, Данила не мог, хотя чувствовал — дело неладно.

От очага шло ровное и сильное тепло. В первую Данилину конюшенную зиму уж как он это сооружение проклинал! Сколько сюда ведер ледяной воды перетаскано! Очаг вместе с вмурованным в него огромным котлом стояли в дальнем углу, на случай, если начнется пожар — чтобы не сразу на стойла огонь кинулся. Конюхи, что носили к стойлам ведра с теплой водой, по дороге половину выплескивали — а кому по воду бежать? А Данилке…

— Она обезопасить тот двор в Хамовниках хотела, — понял Богдаш. — Стало быть, у тех людишек, у Одинца с Соплей, совесть нечиста. И была нечиста еще до того, как они того сторожа при покойниках треснули и тело вывезли. Вот тебе еще довод — всякий разумный человек, чем кулаками махать, попытался бы тело выкупить. А эти сразу — в лоб! Оно и видно — стеночники! Хотя Одинцу пора бы и поумнеть — я о нем слыхивал как о хорошем бойце. Говорят, старый знаток его охотницкому бою обучал.

— А тебя кто учил?

— А я не на Москве учился. Меня маленьким отсюда увезли, и вернулся я уже… — Богдаш замолчал, явно припомнив нечто малоприятное. — А потом вспомни, как у приказных грамоту отняли! Тоже ведь — набросились, прибили да и удрали. Одно к одному — кулачные бойцы потрудились!

— И похоже, кто тело выкрал, тот и грамоту отнял, потому что уж тело-то с грамотой прочно связано! — воскликнул Данила. — Стало быть, Одинец, или кто там у него умный, потому Авдотьицу раскусил, что ждали неприятностей! Может, грамота и по сей день там обретается?

— Поди знай! Коли неприятностей ждали, так и перепрятать могли. Гляди! Тащится!

К водогрейному очагу неторопливо шел Тимофей. Его встретили молчанием.

— Я вот подумал, — сказал Озорной, — что и сегодня-то мясные пироги дешевы, а завтра и вовсе за бесценок пойдут, должны же пирожники от последних припасов избавиться, не то — пропадут. Что, коли завтра с утра запастись да и устроить хороший обед? И на Кормовом дворе тоже все подчищать начнут. Я вот после вечерни туда загляну — авось и нам чего перепадет, не все же повара с кухонными мужиками по домам растащат.

— А загляни, — позволил Богдаш. — Вон Семейка собирался с сестрой сговориться, чтобы блинов нам напекла. По сколько скидываться будем?

Блинов и кроме как у Семейкиной сестры можно было раздобыть в большом количестве. Но конюхи не хотели жевать их на морозе, впопыхах, они хотели достойно сесть за стол, перепробовать все приправы, и выпить в меру, и неторопливо съесть столько, сколько брюхо примет.

Пока обсуждали будущие блины, явился и Семейка.

Вновь конюхи свели вместе все, что узнали, охотясь за неуловимой грамотой…