Ну а потом моя жизнь пошла под откос, я потеряла все, что имела, даже остатки самоуважения, и стала сторониться людей. Боялась, что если я подпущу кого-нибудь слишком близко, то этот кто-то станет ковыряться в моих ранах, насмехаться надо мной, причинит мне боль…
— Но я оказался слишком настойчивым? — произнес Джимми, отваживаясь наконец посмотреть ей в глаза. — И сумел преодолеть твою оборону?
Она согласно кивнула:
— Да, лишь то неустанное внимание, которое ты ко мне проявлял, позволило мне взглянуть на жизнь по-иному. Я поняла, что чувства бывают не только в «мыльных операх», но и в реальности. Я даже поверила в то, что ты сможешь починить мне душу — точно так же, как ты починил элктропроводку у меня на мельнице. Я не учла одного — что у тебя на душе тоже могут быть раны, причем не менее болезненные и глубокие, чем у меня самой. Короче говоря, я считала, что ты — в силу своей порядочности и неиспорченности — не сможешь меня понять, если я расскажу тебе правду о себе, Калуме и Флориане. И потом — мне было очень стыдно о таком тебе рассказывать. Мне казалось, что после этого я уже никогда не смогу заниматься с тобой любовью…
— Бедняжка… — прошептал Джимми, заключая ее лицо в ладони.
— Для меня было крайне важно сохранить твои любовь и уважение, поскольку я поняла, что они идут от сердца, и другого шанса встретить человека, который по-настоящему меня бы любил, у меня, скорее всего, не будет. Это не говоря уже о том, что к тому времени я тоже тебя полюбила, хотя и боялась себе в этом признаться. Но что есть любовь, если не единение душ и тел? Поэтому нет ничего удивительного в том, что ты, просмотрев ту злополучную пленку, решил, будто душа у меня окончательно умерла, и не захотел моего тела… — Одетта не могла более сдерживаться и разрыдалась.
— Неправда! Это я во всем виноват…
— Я люблю тебя, Джимми, — воскликнула Одетта, улыбаясь сквозь слезы. — Самое большое счастье для меня — это любить тебя, целовать тебя, быть рядом с тобой. И мне не надо в любви излишеств и новомодных изысков. Я хочу, чтобы ты оставался таким, каков ты есть — пусть даже ты несколько закомплексован и консервативен в сексе. Кстати, я и сама такая…
Джимми неожиданно вскочил с постели, в мгновение ока сбросил с себя свитер, брюки и трусы и предстал перед ней обнаженным. Когда Одетта увидела его эрекцию, у нее от удивления расширились глаза.
— Что ж, — с улыбкой сказал он, снова подступая к постели. — Если у меня нет склонности к новомодным штучкам, это вовсе не означает, что я не способен ублажить женщину старым добрым дедовским способом.
— …Время почти вышло, — сообщила Эльза, посмотрев на часы. В ее распоряжении осталось пять минут, чтобы добежать до нас и переодеться. Не понимаю, что могло ее задержать?
Лидия кругами ходила по комнате, квохча, как испуганная курица.
— Не верю, что Одетта способна так со мной поступить! Ведь она прекрасно знает, как важна для меня да и для всей церемонии задуманная мной живая картина. А без незамужней женщины здесь не обойтись. Джун и так уже достаточно мне напортила тем, что вышла замуж, а теперь еще и Одетта куда-то запропастилась. Я этого не перенесу!
— Спасибо за теплое отношение к моему браку, — проворчала Джун, распуская до последней степени завязки на своем платье. Ее наряд шили в ее отсутствие, а она за время пребывания в Штатах основательно раздалась вширь. — Кстати, хочу тебе сказать, что эти очки я не надену. У меня линзы, а снимать их — целое дело. К тому же в этой сумятице их недолго и потерять.
— Но очки для живой картины совершенно необходимы! — взвыла Лидия. — Напялишь их поверх линз — ничего с тобой не случится. Тем более стекла в них без оптики…
Лидия лично продумала костюмы всех своих подруг и теперь не желала вносить в их дизайн ни малейших изменений. Джун же считала, что Лидия от души потрудилась, чтобы ее эскорт выглядел как можно более уродливо.
В соответствии с замыслом Лидии каждая ее подруга должна была символизировать определенную стадию в жизненном пути женщины. Главную роль здесь играли не платья, сшитые из разноцветного шелка, а прически и всевозможные аксессуары. Джун, к примеру, изображала «закатные годы», а потому была в седых буклях и огромных очках с толстыми стеклами. Эльза же представляла молодую хозяйку и мать и по этой причине держала в руках кукольный домик с пластмассовым голышом. Элли со своей дочуркой по прозвищу Китайчонок, которая только что научилась ходить, представляли розовый период детства, несли на головах сложные сооружения в виде убранных цветами крохотных скворечников с торчавшими оттуда птичьими головками и были, словно елки, обвешаны игрушечными кошечками, слонятами и собачками. Мисс Би изображала «женщину в полном смысле слова» и несла на голове женский символ в виде кольца и крестика, изготовленный из полированной латуни. В дополнение к этому ей предлагалось надеть круглые очочки с синими стеклами, купленные Лидией в Обществе слепых.
— А это что должно символизировать? — осведомилась Мисс Би, крутя очки в пальцах. — И почему они с синими стеклами?
— Забыла, — честно ответила Лидия. — Что же до синих стекол, то Финли сказал, что это самое то.
— Я себя чувствую последней дурой, — пожаловалась Мисс Би. — Похоже, странная это будет свадьба — еще более странная, чем у Эльзы.
— Спасибо за откровенность. — Эльза приоткрыла дверь и обозрела открывшееся ее взгляду просторное фойе. Несмотря на непогоду, гости продолжали прибывать, и в фойе в буквальном смысле яблоку было некуда упасть. Но Одетты нигде не было видно.
— Придется, как видно, начинать церемонию без Одди, — вздохнув, сказала Эльза, возвращаясь в комнату.
— Нет! — воскликнула Лидия. — Мне нужна Одетта, чтобы представлять незамужнюю, одинокую женщину. Если она не придет, ее наряд надену я.
— Но ты же невеста, — мягко сказала Элли.
— Именно, что невеста. Стало быть, пока не замужем, одинокая. И если Одетта не придет, я такой и останусь, и замуж не выйду.
— Явилась наконец! — воскликнула Элли, когда разрумянившаяся Одетта вплыла в комнату.
— Я буду готова через минуту, — торопливо проговорила она, снимая с вешалки чехол со своим костюмом. Пока она причесывалась и переодевалась, Элли и Эльза в полном молчании созерцали ее сияющее, порозовевшее лицо и блестевшие от возбуждения глаза.
— Слушай, подруга, уж не трахалась ли ты часом, а? Может, тебя потому так долго не было?
Одетта влезла в приготовленное для нее шелковое пурпурное платье, налила себе стакан минеральной воды, выпила и, расплываясь в улыбке, произнесла: