"Вроде как да", - отвечаю, а до самого не доходит, что жив.
Стали город смотреть. И все не верится, что это Севастополь. Кто на исторические места пошел, чтобы убедиться, а я вот сюда, к морю, думал к самому краю подойти, чтобы фактически убедиться. Я эту мысль берег, когда еще на исходных стояли, думал - к самому морю подойду и ногами туда стану. Ну вот, ноги помыл и сейчас думаю с вами вслух.
Я, может, сейчас немного не при себе - после боя все-таки. Говорю вам и знаю, что каждому слову нужно совесть иметь, а я так без разбору и сыплю, хочу сдержаться и не могу. Может, самое главное, что у меня вот тут, в сердце, есть, я вам и не проговорил как следует. Но вы же сами гору видели, как наша сила истолкла ее всю в порошок. Ехали ведь через нее, по белой пыли у вас вижу, что ехали. Так объясните вы мне, - может, знаете, - где есть еще такое место, которое вот эти солдаты - они сейчас по улицам ходят, все на Севастополь удивляются - пройти не смогут?
Я вам и свой и ихний путь объяснил. Есть у меня такая вера, что нет теперь такого места на земле, чтобы мы его насквозь пройти не могли! И решил я сейчас так: как то самое главное, последнее место пройду, сяду на самом последнем краю, все припомню - где прошел, как прошел...
Васильчиков помолчал, снова закурил, поглядел на море, потом вытер полой шинели ноги, обулся, встал, поправил на плече ремень автомата и вдруг застенчиво попросил:
- Только вы про меня чего-нибудь особенного не подумайте. Я даже не в первых рядах шел, только иногда выскакивал. Вы бы других послушали, настоящих ребят, - есть у нас такие, - только разве они будут рассказывать! Это я так вот тут, для разговора, на ветерке посидел, ну вот, значит, и отдохнул. Счастливо оставаться!
Попрощавшись, Васильчиков поднялся по нагретому солнцем камню набережной и скоро скрылся из глаз в гуще идущих по севастопольской улице таких же, как он, опаленных, покрытых пылью бойцов.
1944 год
Борис Полевой
Дочери Молдавии
Старшей из них 63 года. Она высокая, крепкая, хотя уже согбенная старостью, морщинистая женщина, крестьянка села Генерал-Поэтэш Федора Копунь. Весь свой век она прожила в родной деревне, никуда из нее не выезжая, здесь она вышла замуж, здесь вырастила 7 детей, здесь овдовела. Когда в 1941 году враги снова оккупировали Молдавию и по деревням началась кровавая страшная травля отдельных красноармейцев, выходивших из окружения и пробиравшихся за Днестр, ночью в избушку вдовы кто-то тихонько постучал. Это были два русских солдата, которые несли на носилках, сделанных из жердей и плащ-палаток, своего тяжело раненного командира старшего лейтенанта Василия Цыбина. Цыбин со своей ротой больше месяца держался в блиндажах на берегу Прута. Рота таяла, но держалась и не отходила, и только когда были израсходованы все боеприпасы, а сам командир тяжело ранен, остатки бойцов, взорвав пулеметы, вырвались из окружающего кольца и вынесли своего командира. Кто знает, как удалось им пронести его через всю Бессарабию, когда по дорогам сновали патрули, а по деревням устраивались настоящие облавы с собаками-ищейками, но только они донесли своего командира до самого Днестра. Тут он совсем занемог. Раны его загноились. Он начал агонизировать, а приходя в себя, приказывал бойцам застрелить его и самим продолжать путь. Вот тогда-то они и решились постучать в хату к Федоре Копунь.
Старая молдаванка без слов впустила русских солдат, и хотя они говорили на разных языках, они сразу поняли друг друга. Она показала им место за печью, где можно было незаметно положить раненого, она отдала ему свои перины, взбила для него свои подушки, а бойцам жестами показала за Днестр. Они поняли, что им нужно уходить на восток, догонять своих, и что командира своего они оставляют в верных руках.
Почти два месяца пролежал офицер в своем уголке за печкой. Старая молдаванка ходила за ним, как мать. Она кормила его лучшим, что было в доме. Она приводила к нему мудрых стариков, которые лечили его раны по особому, им одним известному способу. Она продала последнюю корову, чтобы купить для своего названного сына гражданскую одежду, когда он выздоровел и собрался в путь. И она плакала, как мать, проводив его темной и холодной осенней ночью до самого Днестра и сдав в руки знакомому рыбаку, который должен был незаметно перевезти его на ту сторону.
Так старая молдавская крестьянка совершила свой подвиг во имя Родины, совершенно не подозревая, что это был подвиг. Ну, а остальное мне рассказал сам Василий Цыбин, ныне уже майор. С десятками приключений добрался он до линии фронта, перешел ее, отыскал свою часть, а когда враг под ударами Красной Армии побежал назад, майор со своим полком в обратном порядке повторил путь своего отступления. И когда полк его перешел через Днестр и в одно прекрасное утро в окно хатки на краю села Генерал-Поэтэш постучали, вышедшая на порог Федора Копунь едва узнала в рослом, загорелом человеке с поседевшими висками того самого худого юношу, которого качало ветром и которого она поддерживала за руку, когда он, оправившись от раны, учился ходить.
- Я не помню матери. Я потерял ее в раннем детстве. И, честное слово, я считаю эту старую молдаванку за свою настоящую мать, хотя до сих пор я ни одного слова не знаю по-молдавски, а она по-русски, - сказал мне майор Цыбин, рассказавший мне эту историю у себя в блиндаже за кружкой доброго молдавского вина.
Женьева Петреслу - дочь священника из города Сороки Ее отец пользуется большим уважением среди прихожан. Женьева Давыдовна - молодая учительница, маленькая, очень хрупкая девушка, с тонким лицом, напоминающим лики ангелов старинного письма, с точеным носиком, с огромными стрельчатыми ресницами, из-за которых сверкают голубые, чистые детские глаза.
Перед отступлением из Сорок немецкая часть расположилась в школе, где она преподавала. Маленькая, уютная школа за один день была превращена в хлев. Во дворе немецкая солдатня устроила тир, где расстреливала в качестве мишеней портреты знаменитых русских писателей. Солдаты играли в футбол школьным глобусом, выпили весь спирт из демонстрационных препаратов; из книжек и наглядных пособий сложили во дворе костер и жарили на нем барана. Это были озверевшие дикари, и напрасно маленькая учительница и ее отец-священник пытались образумить их. Солдаты хохотали, бранились, отпускали в адрес девушки циничные шутки, а офицер выгнал их, сказав, что грязным молдавским обезьянам, не желающим воевать за великую Германию, грамота ни к чему.
Днем за горой по ущелью солдаты рыли укрепления, создавая сильную огневую позицию, своеобразную засаду, в которую должны были попасть части Красной Армии, как только они форсировали бы Днестр. Немцы безобразничали в школе, и дебоши их становились с каждой ночью все страшнее. Они ловили девушек, ночью из школы неслись их крики о помощи. Однажды, под утро, когда сломленные хмелем немцы спали в школе, во дворе появилась маленькая фигурка в темном платье. Она бесшумно что-то сделала сначала у одних, потом у других дверей, и вдруг ночь за Днестром осветилась белым пламенем. Это пылала занявшаяся сразу со всех сторон деревенская школа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});