Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

В сущности, все ее личный «бред мессианства» заключался в попытке помешать проведению массовых обработок общественного сознания проекциями, лишавшими людей самой возможности творчески воспринимать собственную жизнь: «От нас ничего не зависит… В этой стране всегда уничтожали все лучшее… Раньше было еще хуже… Надо жить неприметно… Нельзя высовываться… Ведь мы же лучше жить стали… Тебе нет дела до государственной собственности, это же не твое личное… Нехорошо завидовать чужим деньгам… Какое дело тебе до этой страны… Народ сам этого захотел… У нас не народ, а стадо дебилов… Наш голос никто не услышит… Ты никому ничего не докажешь… Зачем создавать проблемы…»

Здесь просто следовало пробудить искренний интерес людей к собственной жизни, к своих родных, к их настоящей памяти, к истории и культуре… Но главное, следовало всего лишь задаться вопросом: «А от кого я все это слышу?», и морок немедленно рассеивался.

Она едва смогла пережить первые сутки, когда, кроме различных «правоохранительных» неприятностей в реальной жизни, на нее внезапно обрушилась вся мощь этих живых трансляторов. Очень сильные в методиках манипуляций люди поначалу транслировали ей одну и ту же мысль о самоубийстве. Тогда впервые она попыталась закрыть свое сознание образом, неизменно возникавшим при чтении старинного орфического гимна, посвященного музам.

Зевса гремящего и Мнемосины прекрасные Дщери,О Пиериды, Вы славой покрыли просторы Вселенной.Многообразные, Вы воплощаете чаянья смертных:Ум, добродетель, талант и учености дар благодатный.Вы направляете ум и пути указуете духу.Речи внушаете смысл, окрыляете гением разум.Вы же и смертным пути проложили к священным обрядам.Вот они, Муз имена: Мельпомена, Эвтерпа, Эрато,Клио — истории глас, Терпсихора и Талия; также —Пылкой Полимнии лик и небесной Урании мудрость;и Каллиопа, чей сын — достославный Орфей.Вместе с Ней — Агна, Богиня, что мир осеняет своей добротою.Дивные Музы — венок из весенних цветов ароматных.Как Вы приятны для всех, посвящаемых в таинства наши.Дайте же мистам успех и усердие в пении гимнов!

Подобные попытки манипуляций сознанием она относила к разновидности мистерий, которые были известны еще в Древней Греции. Некоторые люди рождались с определенными способностями, которые в античности старались использовать для достижения духовного просветления. Для исполнения особых гимнов, получавших название «орфических» в честь Орфея, сына музы Каллиопы, — отбирались мисты, младшие жрецы, новопосвящённые в таинства религиозных обрядов. Во время священнодействия мисты в отличие от непосвященных носили на головах миртовые венки, а на правой руке и левой ноге — повязки пурпурного цвета.

Перед мистериями эти жрецы долго постились и ночевали в храмовых пределах. В дни празднования мистерий им запрещалось употреблять в пищу мясо птицы, рыбу и бобовые культуры, считавшиеся нечистыми. В качестве пищи они получали только скромное подаяние — кусочек мяса жертвенных животных, сушеные фрукты и воду. Им запрещалось находиться близко к месту, где незримо присутствовали мойры, богини судьбы, управлявшие рождением и смертью. Они не заходили в дома, где женщины ждали рождения ребенка, не принимали участие в погребальных церемониях. Каждое их слово, любой отточенный жест были направлены только к тому, чтобы души присутствующих могли расправить крылья и воспарить.

Плутарх писал, что своё название мисты получили от формы обряда посвящения, когда они должны были держать глаза и рот закрытыми, чтобы сама их душа могла вступить в мистическую связь с сущим. Считалось, что мисты, лишь начинавшие жреческий путь духовного служения, «видели вещи такими, какими они только кажутся». Но на определенном этапе у большинства мистов, участвовавших в мистериях, происходило духовное прозрение или, как это назвали бы в отделах, занимавшихся «промывкой мозгов», — психическое расстройство шизофренического спектра. Такие мисты, начинавшие «видеть вещи такими, какие они есть», становились жрецами более высокого ранга, — эпопами.

Жрецы-эпопы освящали общественные собрания и театральные действа. У них философы и писатели получали наставление и благословение на создание эпических произведений, с ними судьи обсуждали приговоры в наиболее сложных делах, стараясь избежать судебной ошибки, что могло разгневать неведомых мойр, решениям которых подчинялись не только люди, но и боги.

Все эти мифические сведения, за которые отчего-то особенно цепко держалась ее память, — в окружавшей реальности могли быть запросто признаны клиническим признаком ее сдвига по фазе. Но стоило ей прочесть орфический гимн, припомнив круг девяти муз, как тут же ослабевал натиск граждан в погонах, решивших на свой лад перестроить ее личное восприятие жизни. При чтении последних строк она старалась представить полет стаи птиц над бескрайними просторами Океана. Всех, кто пытался проникнуть в ее сознание, она пыталась увлечь мыслью, как невыразимо прекрасна жизнь, какое счастье — нестись над самой ее изменчивой гладью, в полную эпическую мощь расправив свои крылья… Постепенно все, кто гнался за ней, отставали, а пламя свечи, горевшее вначале голубым холодноватым огнем, готовым в любую минуту погаснуть, — разгоралось ярче.

…Когда-то в детстве она читала сказку «Счастливый конец». В ней рассказывалось, как одна девочка случайно попала в книжку волшебных сказок, у которых госпожой Скукой были похищены счастливые концы. В книге постоянно длился один и тот же день полного торжества героев, замечательно устроившихся за чужой счет. А те, за чей счет они жили, постепенно теряли надежду, проникаясь мыслью, будто это и есть их настоящая жизнь, забывая, что в сказках всегда бывает счастливый конец.

Уничтожить вырванные страницы было нельзя, иначе бы распалась сама ткань повествования, навсегда исчезли бы как положительные, так и отрицательные персонажи сказок. Но можно было аккуратненько оборвать сказку на середине, надежно спрятав странички, остановив, таким образом, время. Однако стоило найти вырванные из сказки странички и дать прочесть их нескольким читателям, искренне переживавших за героев, так время начинало стремительно наверстывать свое вынужденное бездействие.

Больше всего ее тогда поразило поведение доброй Феи, которая должна была явиться ко всем своим героям и помочь найти единственную дорогу к счастливому концу. Но Фея, уставшая быть сразу в нескольких местах, постоянно подставлять под удары чужой судьбы свое эфемерное тельце… вдруг поняла, насколько и ее саму устраивает пропажа счастливых концов. Она стала приятной во всех отношениях дамой, не склонной пускаться в неожиданные приключения и совать нос в чужие истории, которые ее абсолютно не касались. Возле медного таза она варила ароматное малиновое варенье, и розовые тугие пенки к чаю у нее были каждый день. В ее саду, куда однажды забрела маленькая Герда, всегда царило лето, а ягодки малины всегда сами собой падали с сердцевинок в эмалированную кружку с нарисованной мельницей. Соломенная шляпа с множеством цветов и бусинок висела у входа в хорошенький уютный домик с черепичной крышей, а в небе над ее маленьким раем не собиралось ни единого облачка. Варенье она помешивала волшебной палочкой, которая была ей теперь абсолютно ни к чему. И чудесная песенка о тихом заслуженном счастье радовала каждого путешественника, любовавшегося издали черепичной крышей, утопавшей в освещенной солнцем зелени.

Когда-то ей страшно не понравилась добрая Фея, изменившая своему назначению. Но с возрастом она начала сомневаться, смогла ли она, окажись на месте доброй Феи, сделать другой выбор?

Впрочем, небольшой трехэтажный домик, где иногда устраивались «Огурцовские чтения» для читателей ее блога, был и у нее. И довольно часто она представляла себя за варкой малинового варенья в своем чудесном саду, где ничто не отвлекало бы ее от блаженного покоя. Стоило лишь навсегда отказаться от своей волшебной палочки и окончательно погрузиться в объятия скуки, — время бы тотчас остановилось для нее.

Время… Сколько раз она убеждалась, что главным персонажем любого ее романа или самой небольшой сказки — всегда является время. Нельзя было недооценивать время. С детства она смотрела на свою линию жизни, испытывая гнев и беспомощность от того, что ее время стремительно заканчивалось. Ее увлечение сказками было вынужденным, времени на новый роман у нее уже не оставалось.

Хотя мало бы кто понял подобное отношение к литературным персонажам, но оставлять своих героев без счастливого конца ей казалось чем-то равносильным предательству. В тот момент, когда она отдавала своим героям частицу собственной души, они начинали оживать, и действовать зачастую не так, как она предполагала. Иногда она чувствовала себя пустой или полностью опустошенной оболочкой, из которой ее герои черпали силы для долгого пути, когда ее уже не станет.