17 июля до ставки дошли вести о том, что в Нормандии, спасаясь от огня вражеского штурмовика, получил тяжелое ранение фельдмаршал Роммель. Он ушел со сцены Западного театра войны, а преемник назначен не был. Фельдмаршал фон Клюге в дополнение к своим обязанностям главнокомандующего войсками вермахта на западе взял на себя и командование группой армий «Б». Покинув штаб главнокомандующего в Сен-Жермен, он перебрался на бывшую штаб-квартиру Роммеля в замок Ла-Рош-Гийон в низовьях Сены. В результате генерал-лейтенант Шпейдель, начальник штаба группы армий «Б», стал у него начальником оперативного штаба в Нормандии.
20 июля во время совещания у фюрера взорвалась бомба. Для меня произошедшее показалось просто карой за все те провалы и ужасы, которые пережили солдаты и командиры вермахта с момента начала вторжения. Через мгновение картографический кабинет являл собой картину разрушения и панического бегства. Только что перед глазами был круг людей и вещей, который являлся фокусом мировых событий. В следующий момент не было ничего, кроме стонов раненых, едкого запаха гари и обуглившихся обрывков карт и документов, развевавшихся на ветру. Пошатываясь, я добрался до окна и выпрыгнул в него. Когда в голове прояснилось, сразу подумал о коллегах. Больше всего в помощи нуждался полковник Брандт, штабной офицер, которого все очень ценили и который в свое время был знаменитым наездником. У него была раздроблена нога, и он тщетно пытался дотянуться до окна, чтобы выбраться из ада. Большинство из нас собрались снаружи перед бараком, мы стояли бледные и потрясенные. Те, у кого не было видимых ран, оказывали помощь своим товарищам, пока не приехали санитарные машины. Однако задолго до этого тот человек, который на самом деле и являлся мишенью для этого удара, уже дошел до своего барака, поддерживаемый Кейтелем и явно невредимый, если не считать разорванных сверху донизу темных брюк под серым полевым кителем[268].
Чтобы попробовать спасти ценные документы, я вернулся в картографический кабинет, на этот раз под подозрительным взглядом охранников СС, которые предупредили меня вслед, что может произойти еще один взрыв. Когда я добрался до кабинета, голова моя поплыла, в ушах появился громкий шум и я потерял сознание. Мои шофер и денщик, которые даже в этой ставке не потеряли преданность, характерную для немецкого солдата, были уже там и вытащили меня с «места происшествия», пройдя сквозь дорожные заграждения, двойную охрану, КПП и подозрительные допросы.
Из-за восстановительных работ в ставке меня временно поместили по соседству с гостиницей в Гёрлице. В тиши своей комнаты в полусне я пытался проанализировать, что же произошло. Первый вопрос был «почему?». Как часто, ежедневно глядя на источник мучений, которые принесло вермахту, народу и государству «руководство» Гитлера, моя ненависть доходила до того, что вводила меня самого в искушение. Но то были не более чем «тусклые мысли». Но кто это сделал, откуда он появился? Возможно, генерал Фельгебель был прав, когда громко крикнул мне, когда мы выходили из зоны 1: «Вот что случается, когда размещаешь ставку так близко от линии фронта». Может быть, вражескому агенту удалось проскользнуть в толпе рабочих? Мне никогда не приходило в голову, что преступником мог оказаться один из нас, даже тогда, когда, вспоминая все, я подумал, что полковника Штауфенберга не было среди тех, кого я увидел после взрыва. Мысленно я вернулся к той сцене, которую мне не забыть и сейчас. Как раз перед началом совещания прибыл Штауфенберг, страшно изувеченный, настоящий образец воина, вызывающий одновременно ужас и уважение. Кейтель представил его, и Гитлер поприветствовал его молча, как всегда, одним лишь испытывающим взглядом. Должно быть, Штауфенберг покинул кабинет перед взрывом, не замеченный среди входящих и выходящих, – вот и все, о чем я тогда подумал.
Когда примерно в шесть вечера я вернулся в свой отдел, до меня дошли слухи о подоплеке и серьезных последствиях произошедшего. Я подумал, что, чтобы что-то разузнать, надо пойти в зону 1. Первым, кого я нашел, оказался фельдмаршал Кейтель, который был сильно взволнован и рассказал мне все, что было известно на этот час. Он велел мне немедленно проинформировать по телефону всех главнокомандующих на всех театрах военных действий ОКВ о том, что в действительности произошло. ОКХ должно было проинформировать командующих на Восточном фронте. Пока я выполнял его приказ и разговаривал с генерал-майором Штифом, начальником организационного отдела сухопутных войск, по линии телефонной связи из барака Йодля, неожиданно появился он сам, с перебинтованной головой, и зло крикнул: «Кто вы такой, чтобы говорить с ними?» Единственное, что мне удалось, – это не дать ему выхватить трубку из рук. Йодль, конечно, заподозрил, что его собственный заместитель вовлечен в заговор против Гитлера. Вскоре стало ясно, что последовавшие объяснения в бурном тоне явно не рассеяли его подозрений.
В тот же вечер Йодль пришел в зону 2 и произнес перед офицерами штаба речь, которая свелась к новым торжественным клятвам в преданности вермахта Верховному главнокомандующему. Как принято у людей военных, мы выслушали его молча. Насколько можно было судить в тот момент, близкий к произошедшим событиям, среди присутствовавших офицеров мало кто считал правильным все, что он говорил, но, видимо, еще меньше было тех, кто с ходу все отвергал. Большинство, однако, надеялись в душе, что теперь руководство вермахта наконец сменится и войну удастся закончить до того, как Германия погрузится в хаос. Эта мысль невольно приводила к другой: не приблизит ли это окончательную катастрофу, если исчезнет последний фактор нашей мощи – единство армии и народа, живым воплощением которого, казалось, был Гитлер, и не окажется ли из-за этого враг главным победителем? Ни слова не прозвучало тогда ни об этих, ни о других переполнявших нас мыслях. Все хранили молчание как перед старшими по званию, так и перед подчиненными, разве что когда оказывались вместе те немногие, чьи взгляды совпадали. Поэтому для нас стало полной неожиданностью, когда вскоре мы услышали, что одним из заговорщиков был полковник Мейхснер, начальник организационного отдела штаба оперативного руководства ОКВ и замечательный штабной офицер. Не оказалось никого, кто смог спасти его от казни через повешение.
Было еще одно мрачное продолжение этой истории другого рода. На дневном совещании, созванном на следующий день или через день в унылом бараке Гитлера, Геринг, как «старший офицер», вместе с Кейтелем высказали «пожелание и настойчивую просьбу всех видов вооруженных сил» сделать гитлеровское «хайль» обязательным для всех военнослужащих. Геринг охарактеризовал это как «особый знак преданности фюреру и тесных уз товарищества между вермахтом и партией». Гитлер принял просьбу без комментариев. Среди остальных участников слышно было, как муха пролетит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});