— На следующей неделе.
— Пригласишь?
— Ты живешь в нашем доме, зачем тебя приглашать.
— А мамаша твоя иначе судит, хочет отказать мне в квартире.
— Живи, сколько хочешь, — коротко ответил Абдукарим и почувствовал горячее дыхание Саткынбая на шее.
— Вот и хорошо, — подвел итог беседе Саткынбай. — А когда тебе трудно будет с деньгами — скажи, я всегда выручу.
Абдукарим молчал. Он размышлял: почему вдруг сегодня Саткынбай сел не рядом, как обычно, а позади?
Минули второй мост. Где-то внизу шумел канал. Взошедшая луна выплыла из-за тучи и разлила вокруг бледномолочный свет. Справа от моста тянулись редкие жилые строения, слева начинался пустырь.
— Бери влево, — сказал Саткынбай и похлопал Абдукарима по плечу. — А теперь разворачивайся на обратный ход. Подождем минут пять.
Абдукарим остановил машину и выключил мотор. Сразу стало тихо, и от этой тишины ему сделалось жутко. Желая скрыть нарастающее волнение, Абдукарим полез в карман за папиросами.
— А машину ты водишь здорово, — сказал Саткынбай. — Дай-ка и я закурю твоих. Короче говоря, шофер ты отличный, а вот дипломат никудышный...
Абдукарим хотел чиркнуть спичку, как вдруг что-то обрушилось на его голову, перед глазами вспыхнули огни, а потом свет погас.
Саткынбай прислушался. Дыхания не слышно. Вышел из машины, вытащил Абдукарима, легко поднял на руки и понес. На краю обрыва положил его на землю. Ощупал карманы: коробка папирос, пачка денег — дневная выручка. Все переложил себе в карман. Столкнул тело вниз.
— Вот так будет лучше, — произнес он спокойно и направился к машине.
Никита Родионович подал Шарафову только что полученную перед выходом из дома телеграмму от Ризаматова.
Майор прочел:
«Институт срочно вызывает сдачу экзаменов Москву. Как быть?»
Шарафов задумался. Брови его сошлись на переносице.
— Да, мы не учли приближение осени, — проговорил он с огорчением. — Вы, кажется, предупреждали меня, что Ризаматов поступает в институт?
— Месяца два назад...
Майор постучал пальцами по столу.
— Что ж, задерживать не будем, — сказал он, возвращая Ожогину телеграмму. — Пусть едет. — И, заметив удивление в глазах Никиты Родионовича, добавил: — Телеграмма подсказала мне интересную мысль, Я думаю, что отъезд Ризаматова надо даже ускорить. Пусть сядет в поезд не завтра, а сегодня ночью...
Два дня спустя, в девять часов вечера Юргенс одел очки и вышел на очередную прогулку.
Как обычно, он неторопливо направился к центру города. Он держался теневой стороны тротуаров, избегал освещенных мест и, хотя и сознавал, что такая предосторожность излишняя, все же не игнорировал ее по привычке.
Войдя в сквер, он замедлил шаг и присел на скамейку у густой зеленой изгороди летнего ресторана. Исполнялось попури из «Сильвы». За близстоящим столиком двое громко разговаривали. Юргенс напряг слух. Он всегда прислушивался к разговорам. Музыка стихла, солировала скрипка. Разговор слышался отчетливо.
— Да ты толком расскажи, — просил один, — кого убили?
— Не убили, а пытались убить, — шофера нашей базы.
— Как же это произошло?
— Вот еще следователь, — невольно пробурчал другой. — Машина с базы ушла утром, а ночью на пустыре заметили ползущего человека. Подобрали. Оказался шофер 26-й машины. Голова разбита, чуть дышит... Вызвала неотложную помощь и отправили в больницу.
Музыка опять усилилась, и слова потерялись.
Юргенс всячески напрягал слух, но ничего разобрать не мог.
При всей своей выдержке он не сдержал мелкую неприятную дрожь в ногах. Подступала тревога. Он заспешил домой. Очевидно, Абдукарим жив. Надо было немедленно принимать меры. Вблизи своей квартиры Юргенс шагал уже крупно, размашисто.
Не успел он переступить порог, как из-угла комнаты ему навстречу поднялся Раджими.
— Я с плохими вестями, — проговорил Раджими.
У Юргенса мелькнула догадка, что помощнику стала уже известна история с Абдукаримом.
— Да, — не то спросил, не то подтвердил он.
— Исчез Алим Ризаматов...
Удар был неожиданный. Юргенс стоял, не двигаясь, в напряженной позе. Но на лице его ничего нельзя было прочесть.
— Как исчез?
Раджими вскинул плечи, развел руками.
— Его соседка по квартире мне сказала, что позавчера подошла неизвестная машина. Алим отдыхал после обеда. В комнату вошли двое, вернулись с Ризаматовым, усадили его и увезли...
— Провал... — глухо проговорил Юргенс и заходил по комнате. — Провал, — повторил он. — Немедленно идите на квартиру Саткынбая и предупредите его, чтобы он скрылся. Абдукарим жив. Я слышал собственными ушами. Бегите скорее.
Раджими остолбенел.
— Не тяните, бегите! — грубо сказал Юргенс.
Раджими поспешно бросился к двери.
Минул час. Ночную тишину нарушали лишь звуки маятника и шаги Юргенса. Он нервно ходил по своей комнате.
Юргенс ждал Раджими и не хотел думать, что с Саткынбаем произошло то же, что и с Алимом. Подсознательное чувство подсказывало ему, что Саткынбай прежде его, Юргенса, должен был узнать о грозящей ему опасности и принять меры.
«Тик-так... Тик-так...» — выстукивал монотонно маятник на часах.
Юргенс ходил, опускался в качалку, вновь вставал, курил, пытаясь утихомирить взбудораженные нервы.
Через открытое окно в комнату лился свет поздней луны, бледная серебристая и неровная полоска его падала на расстеленный на полу коврик.
Юргенс подошел к окну. Ночная прохлада дохнула в лицо Юргенса. Он глубоко вздохнул несколько раз сряду.
Могильная тишина. Спит город, спит сад, спит старуха в доме. И только неуемный маятник упорно и настойчиво отбивает: «Тик-так... Тик-так... Тик-так...».
Юргенс быстро подошел к часам и остановил маятник. Он начинал действовать ему на нервы.
Заскрипела дверь, раздались тихие шаги, скрадываемые коврами, и в полумраке комнаты обрисовались контуры человека. Это был Раджими.
Он вошел, облокотился на дверной косяк и тяжело перевел дух. Юргенс ждал, нетерпеливо постукивая ногой.
— Беда. Саткынбай вчера под утро арестован... взят с постели...
Юргенс глухо спросил:
— Как все произошло?
Раджими молчал. С таким же точно вопросом и он мог обратиться к Юргенсу.
12
Кто мог ожидать, что все так сложится? Надо было свертывать широко задуманные планы. Снимался с повестки дня, как неразрешенный, вопрос получения данных о стратегическом сырье республики. Не могло быть и речи об использовании дома тетушки Раджими под нелегальную радиостанцию.
Сложившаяся обстановка требовала всемерного ускорения дела, связанного с похищением документации. Явиться на ту сторону с пустыми руками Юргенс считал невозможным.