стекла, тревога щемила сердце. Когда же началась морская бомбардировка, Пряников, торопясь, распихал по карманам деньги и золотые вещи, запер квартиру и с семьей спустился в подвал. Там уже собралось все население дома; женщины сбились в кучу, говорили шепотом, зажимали рты плакавшим ребятам. Пряников сел на цинковый бак и, зажимая уши полными белыми руками, морщился, бледнел при каждом стуке во дворе, после каждого особенно сильного орудийного удара крестился, словно в грозу.
Спотыкаясь на неровной лестнице и придерживая золотое пенсне, в подвал ввалился крупный мужчина в сером костюме, без шляпы, с обрюзглым бледным лицом.
— Аркадий Аркадьевич! — воскликнул Пряников и радостно, часто моргая, пошел навстречу. — Ты ли это, милый?
Войданов, трагически сдвинув брови, пожал Пряникову руки, кивнул его жене и прислонился к стене, словно у него подкашивались ноги.
— Андрон, Андрон! — воскликнул Войданов. — Одурел весь город. Лезут на улицы. Дерутся. Убивают… Зачем? Надо остановить глупцов, растолковать несчастным, что они попали во власть бреда. Сумасшедшего, большевистского бреда. Слепо пошли на гнусную провокацию. Они доведут город до гибели. Темные слепые, разнузданные люди…
Андрон Пряников потемнел в лице, смущенно почесывая свои редкие рыжие волосы.
— Да-с… — промычал он уклончиво. — Истинно — кому нужна кровь? Можно было и полегче.
— Какая мерзость! — продолжал Войданов, сквозь слезы выдавливая слова. — За то, что он хотел удержать от слепого безумия, он погиб… Убили лучшего гражданина города!
— Кого убили? — охнул Пряников.
— Сегодня, в девять утра, на заводе «Оборона» рабочие убили нашего друга и соратника, члена нашей партии Савелия Александровича Будьякова.
Рука Пряникова поднялась было для крестного знамения, но он опустил ее и стоял совершенно ошарашенный. Его жена закрыла глаза платком. Войданов тяжело вздохнул и, сложив на коленях руки, продолжал с болью:
— Был человек, и нет его… Благородный голос умолк навсегда. Не слышать нам больше такого оратора.
Вдруг по лестнице загремели шаги. Все вздрогнули, подняли головы. В подвал вошел рабочий в серой засаленной блузе и темносиней фуражке с лакированным козырьком.
— Матвей Матвеевич! — запыхтел Пряников. — Ты откуда? Садись.
— Домой пробираюсь. Да вот опять стрелять зачастили. Решил к вам завернуть, переждать. Целый день от смерти бегаю.
— Ну, расскажи, что там у вас на заводе? Присядь, Матюша, — предложил Пряников.
Матвей Матвеевич Когтев, мастер слесарного цеха небольшого механического завода, опустился рядом с Войдановым, снял фуражку и, вынув самодельную папиросу, закурил.
— Расскажите нам: как это получилось с Будьяковым?
— А разве вам интересно? — прищурился Когтев. — Вы же дома сидите.
— Куда ж идти? — развел руками Войданов. — Кругом неразбериха. Теперь не остановить. Одна надежда, что англичане, как культурная нация, смилуются…
— На заводе, — медленно начал Когтев, — с утра почти все наши к партизанам присоединились. А кто этому мешал — убили. Так и с Будьяковым.
— Какой ужас!.. Грех какой… — прошептал Пряников. — А ты куда, Матюша?
— Я? Я — домой.
— Ну, так-то. Хоть один разумный человек нашелся, — вздохнул Войданов.
— Я — домой, — повторил Когтев. — Прощусь с женой, ружьецо у меня дробовик есть, заберу его и айда, тоже на улицу… до своих ребят…
Пряников от неожиданности крякнул. Войданов всплеснул руками, взял Когтева за плечо.
— Матвей Матвеевич, ты что-то чудишь! Да что, ты серьезно? Неужто и тебя, солидного человека, мастера, заразили сумасшествием? Да нет, шутишь, не поверю.
— Какие тут шутки! — сказал Когтев, отстраняя руку Войданова. — Никак не шучу. Старики и те драться пошли.
— Пойми, — волновался Войданов, — ты мастер, у тебя золотые руки, без тебя никогда не обойдутся, — верный кусок хлеба. А там чернь, мразь, голытьба. Сегодня он рыбак, завтра — хлебороб, послезавтра — чернорабочий. У них семей нет, углов нет, рвань уличная… Ведь их же всех побьют, порасстреляют. А за что тебе страдать?
— Стой! — прервал Когтев. — Там и мастера вошли меня почище.
— Ну и дураки! Ты слушай. Я не барин или фабрикант какой-нибудь. Мы тоже за свободу, за права рабочих, но не с таким варварским захватом, как того хотят большевики. Надо толком, разумно, осторожно, но верно шагать к свободе. Экономическими требованиями жать, жать и жать. И без всякой крови…
— Это, пожалуй, верно, что крови много, — проговорил задумчиво Когтев. — Только как же… без драки не бывает. Ежели миром нельзя, так в кулачки волей-неволей придется.
Пряников подошел вплотную к Когтеву, заложив пальцы в жилетные карманы, произнес:
— Брось, Матвей Матвеевич, сомневаться. Будь поразумнее. Вот я тоже из рабочих, а на улицу не выбегаю, красной тряпкой не трясу. Знаю свое место. Брось чужие-то глупые фразы загибать! Чай, свой ум есть. Бомбардировка утихла. Идем ко мне наверх, переждешь до вечера, пока бандитов разгонят, — и с богом домой.
Когтев сжал пальцами виски, выплюнул папиросу, встал.
— Путаница, — сказал он тихо.
— Правда, Андрон, идем наверх. Может, по телефону что узнаем, если провода не порезали… Идем, идем, товарищ Когтев, — подталкивал Войданов мастера. — Еще рано жену во вдовах бросать. Ведь, наверно, и ребенок есть?
— Есть, — выдавил Когтев. — Три года мальчику. Ну ладно, посмотрим, что дальше будет! Пойдем.
Он махнул рукой, надел фуражку.
Все трое вышли на пустынный двор и по черной лестнице поднялись в квартиру Пряникова. Прошли в угловую комнату, выходящую окнами на улицу. Пряников повозился у телефона, отошел сумрачный. Когтев стоял у окна, исподлобья глядя на улицу.
Войданов повертел в руках какой-то альбом, ударил пальцем по клавишам рояля и тоже подошел к окну.
А на улице взвилась многоголосая песня. Там сплошным потоком лилась человеческая толпа.
Смело, друзья! Не теряйте
бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою! —
пели старики, мужчины, женщины, ребята. Большое бархатное знамя, сохранившееся где-то с первых дней революции, победно развевалось над улицей, сияя золотой бахромой, и надписи на нем горели под солнцем, как яркие огни. Знамя нес старый, сгорбившийся рабочий. Позади, нестройная, но уверенная и радостная, двигалась толпа. Кое-где над головами колыхались острые черные штыки.
Когтев отдернул тюлевую занавеску, но Пряников испуганно зашипел на него сзади:
— Что делаешь? Опусти… Заметят…
— Ну и пускай замечают. Смотрите, ведь там все наши. Вон Митрофаныч знамя несет. Вон Гуляй-паря с литейного, а вот и наши токаря, токаря… Все тут!
Когтев схватил задвижку окна, весь рванулся вперед. Пряников с перекошенным лицом оттащил его за плечи.
— Матвей Матвеевич, куда? Не тронь, не открывай! Ведь убьют…
Когтев стиснул зубы, вырвался из мягких рук Пряникова.
— Пойду туда, к ним, — твердил он, ища глазами фуражку, и, не найдя, махнул рукой и ринулся к двери.
— Погоди, безумец, останься! — закричал Войданов и