плохой.
Я хорошо помню тот день, когда начались мои беды. Тогда во дворе поднялся
шум, люди говорили: «Какое горе!», а тётя Лида, которая живёт в квартире напротив, пришла к нам, прижала меня к себе и сказала, что всё будет хорошо. Но я почему-то, хотя
мне исполнилось только 6 лет, понял, что хорошо уже больше не будет.
В этот день моя мама, которая работала на Херсонском судозаводе, упала в трюм
корабля, сильно разбилась и её отвезли в больницу. Выписалась она только через три
месяца, а за это время наш папа ушёл от нас, и больше его мы уже не видели.
А у моей мамы, слава Богу, ничего не переломалось, но она иногда меня не очень
понимает и говорит странное, и ей дали инвалидность, чтобы она больше не работала.
Сначала я учился в обыкновенной школе, не еврейской, но в третьем классе стало
совсем плохо, и дети меня немного обижали, но не потому, что я еврей, а потому что я
несколько раз просто так брал еду, которую их мамы давали им в школу. Учительница
сказала, чтобы пришла мама, но я не мог маме это передать, потому что к тому времени ей
стало немного хуже, и я стал иногда закрывать её в доме, когда шёл в школу.
Тогда ко мне пришла соседка тётя Лида, которая с нами делится, сказала, что мне
повезло, что я еврей, и у нас в Херсоне есть хорошая еврейская школа, и отвела меня.
В еврейской школе № 59 сначала было хорошо, но тоже немножко тяжело, потому что я там кушал и был сыт, а мама дома была не очень. Тогда я взял две баночки
из-под майонеза и принёс в столовую, и женщины мне стали наливать немножко первого
и второго, как для кошечки. А потом наш раввин увидел, как я несу, и со мной хорошо
говорил, и я сказал, что беру домой для кошечки, потому что она совсем одна и её жалко.
Я не знаю, что раввин сказал в столовой, но женщина тётя Нина сказала мне, что ей
тяжело наливать в такие маленькие баночки из-под майонеза, и стала наливать в две
большие поллитровые банки. Это была доброта. И тогда нам с мамой стало совсем
хорошо, правда, несколько раз она лечилась в больнице, а когда она себя хорошо
чувствует и всё понимает, то она почему-то начинает плакать, хотя вокруг нас доброта и
нам все помогают.
И ещё была доброта, когда дети из нашего класса стали смеяться, что они знают, для какой кошечки я беру, и мне стало стыдно, и я стоял в коридоре и немножко плакал, а
мимо шёл директор Виталий Абрамович. Он тоже хорошо говорил со мной, а потом
пошёл без меня в мой класс. Я не знаю, что он им говорил, но теперь в нашей школе никто
надо мной не смеётся. Это тоже была доброта. И вообще, за 4 года с тех пор, как я учусь в
Херсонской еврейской школе, я никогда не просил ничего ни у кого на улице, и меня
никто уже не называет нищим.
Сейчас у меня вообще всё хорошо. Я не хочу ехать по программе в Израиль, потому что не хочу оставить маму одну, а ей, наверное, и здесь со мной хорошо.
Я никогда не забуду тех людей, которые мне помогали, и если кому-нибудь из них
когда-нибудь будет что-то нужно, я отдам и последнее.
А пока я могу только по вечерам молить Бога, чтобы Он дал всем этим людям
счастье и здоровье, и их детям тоже за то, что у них такие родители, которые вокруг себя
сеют только доброту».
____________________
334
ЕДНСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ
Знаете, что это такое — длинная жизнь? Это когда людям приходится, как нам с
Левой, за свои долгие годы пережить три голодовки. В 1931 году, после войны в 1946, и
вот теперь, на старости, уже в наше время.
Мы с мужем всю свою жизнь работали. Он — врачом в Больнице водников, я -
бухгалтером на фабрике «Большевичка». Единственный наш сын, Боренька, молодой
врач, попал в автокатастрофу в 1964 году и через три месяца умер. Такое вот с нами
случилось горе.
С тех пор мы живем одни. Когда — то у нас было много друзей, дом всегда открыт, потому что после потери сына мы боялись и избегали тишины. И думать не думали, что
придет время, когда мы станем форменными нищими. Ведь наших обеих пенсий, если
вычесть за квартиру и коммунальные, даже на хлеб не хватит. А ведь мы живые люди, давнишние пенсионеры, сил у нас уже нет, и на работу нигде не берут…
Честно говоря, единственное, что нас еще связывает с жизнью, это та хрупкая
ниточка помощи, которую нам протянула еврейская община: ежедневные бесплатные
обеды, а по праздникам — и чудная продуктовая посылочка. В нашей благотворительной
общинной столовой мы обычно садимся где-нибудь в дальнем уголке, потому что очень
боимся встретить кого-нибудь из давних знакомых — нам стыдно, что мы сюда ходим
кушать бесплатно. С одной стороны, это, наверное, большое счастье, что у нас есть такая
возможность, с другой — страх и стыд на старости лет не суметь самим себя прокормить.
Столовая от нашего дома далеко, на маршрутку денег нет, вот и идем мы, прижавшись, опираясь друг на друга, и в душе боясь, что если кого — то из нас не станет, то вряд ли другой дойдет до бесплатной еды без родного надежного плеча. Получаем мы
с мужем от общины и другую помощь: недавно приходил к нам мастер, отремонтировал
на кухне канализацию, а то она не работала почти два года. Большое спасибо всем добрым
людям, которые нас не знали, но когда к нам пришла беда, оказались рядом!
Интересная все — таки штука жизнь… Когда-то мы с мужем очень любили зимний
период. Ездили в санаторий на Закарпатье, лечились там, катались на лыжах. А сейчас
боимся наступления холодов: квартира почти не отапливается, а если вдруг прохудится
обувь, не сможем попасть в нашу спасительницу — столовую… Что тогда? Остается только
надеяться на лучшее, и с нашей общиной мы верим в это.
Р. 8. А недавно мы все-таки встретили там одну нашу знакомую — бывшую
заведующую отделением, в котором трудился мой муж, Софью Михайловну Гец. Мы